Рожденный под знаком Скорпиона в год Змеи, я на себе испытал, что представляет собой эта гремучая смесь. Даже тем, кто не верит в астрологию, я советую хотя бы раз ознакомиться со своим гороскопом. Конечно Вы не найдете там ответы на все мучающие Вас вопросы, но кое-что для Вас станет более ясным и о многом прочитанное заставит Вас призадуматься.

Я конечно изучал свой гороскоп, но делал это достаточно поверхностно, выбирая из него заведомо позитивные черты и характеристики моего характера, — а зря. Именно поэтому я не был готов к тому, что демоны, дремавшие в моей голове до поры до времени, к 20-ти годам стали пробуждаться, доставляя все больше и больше хлопот и проблем. И даже в основном, не мне, а окружающим. Жесткость, заносчивость, нетерпимость, самоуверенность, несдержанность, эгоистичность очень часто не давали покоя ни мне, ни тем, кто был рядом, и разрушали то, что я создавал до этого с большим трудом.

А меня окружали очень интересные и, в большинстве своем, неординарные люди, у которых мне хватало ума учиться. Не наделённый от природы особыми талантами, я тянулся за теми, кто обладал ими. Среди них — одноклассники из вечерней физико-математической школы при МИФИ, руководитель нашего студенческого театра, гитаристы с голосом и слухом, спортсмены, с которыми тренировался, комсомольские организаторы, одаренные поэты и барды, сослуживцы и многие и многие другие.

Некоторых я наделил высоким званием Учитель, и они, поверьте, достойны этого. Среди них, конечно и мои родители. Я им всем бесконечно благодарен. Они сделали меня таким, какой я есть: немного инженер, немного организатор, немного поэт, немного бард, немного менеджер, немного бизнесмен, немного экономист, немного фарцовщик и т. д. …

А демоны? Демоны никогда не покидают Скорпионов. Надо только научиться жить с ними, держа их всех под контролем. Этому я продолжаю учиться и сегодня. И буду делать это до конца дней моих. Аминь.

Реки истории унесли бурными водами своими события былых времен, скрыв в своих глубинах деяния дней минувших, навсегда похоронив то, чем жили наши предки, их чувства и мысли, с кем они дружили, кого любили, чем восхищались, к чему стремились, чего ненавидели. Никто из них не оставил мне хотя бы зарисовок своей бурной жизни, описания событий, которые переживала страна в переломные периоды ее истории, и прежде всего на рубеже 19 и 20 веков и в годы Второй мировой войны. Ничего не осталось. Ничего, кроме нескольких десятков старых фотографий с короткими заметками на них, по которым я по крупицам пытаюсь восстановить некоторые из ветвей своей родословной, да два лирических письма моих родителей друг другу.

И только теперь до меня доходят слова нашего великого поэта М. Волошина:
«В России нет сыновнего преемства
И нет ответственности за отцов.»

Тяжелые слова, горькие, но в основном это, к сожалению, правда. Однако у меня язык не поворачивается обвинять моих предков в ненаписанном ими. Доверять бумаге свои мысли в нашей стране вещь непринятая, а часто и небезопасная.
Сегодня же я пробую изменить эту «традицию» и приступаю к описанию дней минувших.

Тихая майская ночь погрузила Фирсановку в волшебную дрему и томно окутала ее шлейфом мерцающих звезд. За окном несмолкаемый гомон птиц, над которым парят трели соловья. Весна… Весна берет свое, не давая птицам спать: вьются гнезда, создаются семьи, зарождается новая жизнь. Пернатые скрашивают мое одиночество. Пение птиц смешивается с тихой музыкой моего приемника, который я не выключаю даже ночью.

Души моих предков, когда-то живших в старом Фирсановском доме, спешат спуститься с небес на встречу со мной. Мне становится радостней и спокойней. Одиночество перестает терзать моё, пронизанное страхами и переполненное легкой грустью, сердце. Мне хорошо с ними, тепло и уютно. Они всегда окружали меня своей заботой, защищали от невзгод и опасностей. Незримой рукой вели по долгому жизненному пути. Они самое главное моё достояние. Без них я ничто и никто.

Я успокаиваюсь…

Воспоминания о моих предках постепенно охватывают меня и невольно приводят к мысли о глубине невзгод и испытаний, несчастий и страданий, которые выпали на их долю. Я вижу, как изранены их души и понимаю насколько проста и безоблачна по сравнению с ними была моя жизнь. Чего же добился, чего достиг я в ней, чем могу отчитаться перед ними… Вопрос повисает в воздухе… И я начинаю писать… Писать, стараясь доказать им и, наверно, прежде всего себе, что все мои движения во времени и пространстве не были напрасной тратой времени, были не зря и путь мой не пройден в пустую.

Я продолжаю писать и для того, чтобы отдать должное и отблагодарить их всех, всех тех, кто своей жизнью содействовал появлению меня на свет. Я должен это сделать… Я не хочу быть «Иваном, не помнящим родства». И поэтому я обязан передать своим потомкам хотя бы воспоминания, воспоминания о прожитом, а также завещать им эту скромную обитель, этот Фирсановский дом и возможность общаться с душами их предков, парящих сейчас вокруг меня в сумеречном хороводе.

Передо мной стакан виски, за плечами долгий путь. Мысленно я бреду по дороге воспоминаний, пытаясь соблюсти хронологию событий. И вот первое, что мне удается вспомнить.

Мне лет восемь. Ступеньки лестницы, идущей на второй этаж нашего Фирсановского дома. На ступеньках сидит мой дедушка Николай. В руках у него балалайка. Он играет и поёт: «Имел бы я златые горы…» и плачет. Я стою рядом. Почему-то мне его очень жаль и хочется плакать тоже.

О чем он думал в тот момент, погруженный в воспоминания? Может быть о том, как еще восьмилетним мальчишкой, обжигал кирпичи в степной печи, страдая при этом фурункулёзом, который передал мне по наследству и поэтому я не понаслышке знаю, на сколько это мучительная болезнь. А может о том, как в 1914 военном году рыл окопы на территории Польши, даже не подозревая, что его внук, много лет спустя, проведет почти 20 лет своей жизни в этой стране.

Он, также как его будущая жена Шура (моя бабушка), родился в многодетной семье в городе Лебедяни Липецкой области. Ему, единственному из семьи, позволили окончить четыре класса церковноприходской лебедянской школы. По тем временам он считался образованным человеком, что позволило ему в последствии долгие годы работать цеховым мастером на заводе имени Лихачева в Москве.

Все летние месяцы он проводил на нашей Фирсановской даче, в то время как бабушка Шура жила на даче моего двоюродного брата Володи в подмосковном Толстопальцево.

Второго моего дедушку Александра я не застал. Он умер за два года до моего рождения в возрасте 51 года. Похоронен на Миусском кладбище в Москве. О нем я знаю немного. Он был небольшого роста, толстоват, к 30-ти годам практически облысел. По рассказам его сестёр, а их было трое, он был тёплым и добрым человеком и очень ждал появления внука. Не дождался…

Где он встретил мою бабушку — Лобачёву Марию Ивановну, 1903 года рождения — загадка. Я смотрю на их совместную фотографию 1918 года, ей только-что исполнилось 15, ему 18. Он называл её «Мусёнок», она его «Шурёнок». Они прожили вместе, на сколько я могу судить, счастливую жизнь, 11 лет из которой в самом сердце Москвы, на Патриарших прудах. И возможно видели, как Булгаковская Аннушка пролила масло и слышали разговор Воланда с Берлиозом. Ведь всё может быть, если ты живёшь на Патриарших…

Родился мой дедушка Александр в 1899 году. Что делал во время революции доподлинно не известно. Но говорили, что он был комиссаром. Последние годы жизни работал Заместителем директора 1-го Шарикоподшипникового завода в Москве. Его отец (мой прадед) Алексей Александрович Александров, он же Ручкин, он же Алексеев всю жизнь проработал в Москве в типографии Яковлева. Почему менял фамилию — неизвестно. Умер в 1922 году в Тамбовской губернии, куда уехал из Москвы в 1919 году, спасаясь от голода, к семье, перебравшейся туда ранее. Похоронен на кладбище в деревне Жигоревка. Его мать (моя прабабушка) в девичестве Кротова Мария Петровна. Умерла в Москве. Похоронена на Миусском кладбище, где похоронен и мой дедушка Александр. Там же были похоронены и ее отец и скорее всего ее мать. Можно сказать, что Миусское кладбище, — это наш фамильный склеп.

Отец моей бабушки Марии (мой прадед) Лобачев Иван. Воевал в Гражданскую войну, потом эмигрировал. Больше о нем ничего неизвестно. Её мать (моя прабабушка) Лобачева (Абрамова) Вера Михайловна родилась в 1883 году. Её отец (мой прапрадед) Абрамов Михаил Михайлович был купцом второй гильдии из подмосковного села Рогачево. Это было богатое купеческое село. В 1918 году в селе произошел антиреволюционный кулацкий мятеж, который был жестоко подавлен по личному указанию В. И. Ленина. Что стало с моим прапрадедом после этого мятежа покрыто мраком. Как сложилась его судьба неизвестно. Никто и никогда не упоминал его имени. Неизвестна и судьба моей прабабушки Веры вплоть до 1938 года.
В 1937 году мой дедушка Александр построил дом в селе Фирсановка, который исправно служит нашей семье вот уже третье поколение, и я глубоко уверен, что Он имеет Душу. В 1938 году в этом доме и поселилась моя прабабушка Вера, где и прожила вплоть до своей смерти в 1973 году. Здесь она пережила и войну. Под оккупацией не была. Немцы были остановлены Красной армией где-то в километре от нашего дома.

Интересно, что поселилась она в Фирсановке как тетя моей бабушки Марии Ивановны. Времена были тяжёлые и дочку купца второй гильдии могли и посадить, а, в худшем случае, расстрелять.

На Фирсановской даче вырос мой папа, выросли мы с сестрой, ее дети, а сейчас растут ее внуки. Очень жаль, но моя дочь бывала здесь редко, к большому сожалению, этот дом видимо, не стал для нее родным. Мои внуки бывают здесь тоже не так часто, как мне хотелось бы, но надеюсь, этот уголок навсегда останется в их сердцах и памяти. Я очень на это надеюсь …

Я сижу в гостиной Фирсановского дома. За окном вперемешку с карантином из-за короновируса, — бушует весна 2020 года. Поздняя весна очень хороша в Фирсановке. Как, впрочем, и остальные времена года. Я очень люблю свою дачу. И вообще-то не представляю, чтобы я делал, если бы ее не было.

Как я уже писал ранее, история Фирсановского дома берет начало в 1937 году, когда мой дед Александр привез и поставил на полученном от 1ГПЗ участке размером в 24 сотки, сруб 6Х6 метров из бревен не менее 0,5 метра в диаметре. Сруб был добротный. Об этом говорит хотя бы тот факт, что сруб стоит до сих пор.

Сам Фирсановский дом был построен с очень высокими потолками, которые, как и пол были утеплены. Утеплитель потолка с годами истлел и начал сыпаться, усыпая пол чёрною крошкою. К середине 60-х истлел и утеплитель пола. Это привело к тому, что пол и потолок перестали держать тепло. Поэтому протопить дом было очень трудно. Отопление помещения осуществляли две печки. Одна из них, базовая, напоминала русскую печь, но без лежанки. Нагревалась она очень долго, но долго и сохраняла тепло. Вторая, дополнительная, относительно небольшая, размером где-то 1×2×1. Её основной функцией было быстро прогреть дом. На ней также шло приготовление пищи. В середине 60-х эта печь была разрушена. А позднее, с приходом на дачу газа, была разобрана и основная печь, когда все задачи по отоплению дома взял на себя газовый отопительный котёл (АГВ).

К срубу дома с одной стороны примыкали бревенчатые сени, которые долгое время служили кухней, а с другой — открытая веранда. К сеням, в свою очередь примыкала лестница с небольшой площадкой, как продолжение верхней ступеньки. На этой лестнице долгими летними вечерами любили посиживать обитатели Фирсановского дома. Это были: — Баба Вера, моя прабабушка по отцовской линии. История ее жизни остается большой загадкой. И эту загадку мне еще предстоит, если не разгадать, то хотя бы приоткрыть завесу тайны ее жизни. Она жила на даче с момента ее постройки и не выезжала оттуда даже тогда, когда немцы во время Второй мировой войны подошли к нашему дому на расстояние 1 километра. — Баба Шура, родная сестра моего дедушки Александра. Её муж, дедушка Дима, полковник Красной армии, прошедший войну и вышедший в отставку после ее окончания. Они снимали у нас часть дома на летние месяцы. Мой мудрый дед, когда строил дачу, предусмотрительно сделал три выхода, что позволяло сдавать 2/3 дома. К сожалению, оставшаяся 1/3, в которой жили папа, мама, сестра, я, баба Вера и моя бабушка Мария, была явно мала и поэтому в 1957−58 годах было принято решение отстроить второй этаж дома. Это было реализовано с участием братьев деда Коли. Построенный второй этаж состоял из длинного узкого коридора и трех комнат, квадратов по 10 каждая. Две из них заняла наша семья, а в третьей поселилась бабушка Мария. Ну и наконец завсегдатаями посиделок были мой Дедушка Коля и я.

Мы рассаживались на лестнице и вели неспешные разговоры, как правило ни о чем. О погоде, о природе, о соседях, о будущем урожае. Перед нами простиралось открытое огородное пространство, поделенное на три части. Центральную часть заполняли овощные грядки. Сажали огурцы, морковь, чеснок, укроп, петрушку и т. д. Именно на этих грядках я и проходил «курс молодого бойца» по ухаживанию за огородом. Копал землю, сажал семена, поливал всходы, пропалывал и, наконец, собирал урожай. Особым искусством считалось выращивание огурцов. Теплиц в то время не было. Семена сажали сразу в землю ранней весной. Холодная погода в это время в северо-западном Подмосковье дело типичное и поэтому сохранить всходы огурцов было делом непростым. Закрывали одноразовыми стаканчиками, укутывали старыми одеялами, жгли костры, чтобы стелящийся дым укрывал рассаду. Нас было много на плантациях и каждый как мог спасал будущий урожай. Теперь же я один копаю и обихаживаю маленькую грядку…

Левую и правую часть пространства занимали кусты клубники. Следует отметить, что все мое детство было тесно связано с процессом сбора урожая: клубники, яблок, слив, смородины, крыжовника и прочего. Семья наша вплоть до середины 60-х годов жила скромно. Старались экономить на многом (кроме отдыха). Поэтому дачный сад и огород рассматривался как важная часть дополнительного дохода, а вернее сокращения расходов на фрукты и овощи, как свежие, так и консервированные. Но для этого приходилось трудиться. Поэтому на даче кроме меня и сестры особо никто не отдыхал. Особой нашей гордостью и одновременно огромным обременением были плантации клубники. Они практически занимали 1/3 участка. Это где-то 8 соток. Такое количество кустов ягоды надо было посадить, окучивать, поливать, собирать и, наконец, перерабатывать.

Очень много на участке было слив и яблок. Здесь основными задачами были: сбор урожая и доставка его в Москву для переработки. А доставка это — пешком до ж/д вокзала (2 км); проезд на метро и наконец — трамвай. Итого два часа дороги, в лучшем случае и ещё под нагрузкой.

Резюмируя, дача, а вернее участок вокруг нее, не только помогал выжить в трудное для семьи время, но и не давал расслабляться. Единственный, кто позволял себе достаточно беззаботную жизнь — был я. Я рыбачил, играл в футбол, катался на велосипеде, ходил за грибами, играл в бадминтон, купался, загорал, ходил в кино, строил голубятни, гонял голубей и прочее. Но были периоды, когда и мне приходилось «впрягаться».

Где-то в году 67-ом, т. е. примерно 30 лет спустя с момента строительства дачи, пришло время ее капитального ремонта. Папа уже в это время был назначен директором нового конструкторского бюро с опытным заводом и у семьи появились деньги и возможности. Папа договорился и с предприятия нам прислали двух рабочих-строителей. После консультаций с ними было принято решение не только о ремонте, но и о реконструкции дома. Главное, было решено раскатать сени, построить на их месте веранду, убрать внешнюю лестницу на второй этаж, спрятав ее внутрь вновь построенной веранды. Самое же главное — нужно было спасать основной дом. За 30 лет его нижние венцы сгнили и дом начал проседать. Значительную просадку дал и фундамент.

Несмотря на то, что с момента постройки дома прошло столько лет, проблемы со строительными материалами оставались теми же. А именно: материалов практически не было в свободной продаже. И только благодаря папе эти проблемы удалось решить. Начали с дома. Домкратами подняли два угла, что позволило убрать просевший фундамент, восстановить угловые фундаментные столбы, убрать два сгнивших нижних венца (бревна) и подвести новый фундамент под сохранившейся сруб. Тоже было проделано и с тремя другими сторонами дома. После того, как дом встал на новые опоры, приступили к возведению веранды. Все по очереди: фундамент, обвязка, пол, стены, потолок, крыша. Рамы для стен удалось достать благодаря моему крестному дяде Сереже Дорошину, к сожалению, спившемуся, не дожив до 50 лет. Он был директором треста, который занимался ремонтом театров Москвы.

Я принимал достаточно активное участие в стройке. Месил цемент, таскал кирпичи, подносил стройматериалы, убирал мусор и, самое главное, смотрел, смотрел и учился. Зачем спросите вы. Наверное, для развития моего кругозора. Расширение кругозора всегда являлось для меня приоритетной жизненной задачей. Знать немного обо всем, при этом быть профессионалом в том, благодаря чему ты зарабатываешь на жизнь, пожалуй, является девизом всего моего существования.

Основные работы по реконструкции Фирсановского дома были завершены в течение месяца, но доработки и отделка велись еще долгие годы и будут описаны впереди.

Позднее мне довелось принять участие еще в одной «грандиозной» стройке, затеянной папой — это возведение гаража. Эта идея пришла к нему после того, как он принял решение приобрести автомобиль. Но это уже был долгострой, да и машину мы приобрели только тогда, когда он уже был смертельно болен и водить её уже не мог.

Когда мне было лет 10, папа купил велосипед с мотором — это было событие. Он вместе со своим двоюродным братом Юрием (сыном бабы Шуры) любил ездить на подмосковную рыбалку, особенно на Истринское водохранилище и озеро Сенеж. Несколько раз рыбачили на Верхней Волге в районе Новомелково и на Оке, в районе Копаново. Для этих поездок нужно было средство передвижения. О машине в то время и речи быть не могло, поэтому обошлись моторным велосипедом.

Рыбой подмосковные водохранилища и в то время были небогаты, но на уху всегда ловили. В эти поездки папа очень часто брал меня. Путешествия по местным водоемам закончились после первой поездки на Нижнюю Волгу. Количество и качество рыбы, которую мы ловили там, так поразило папу, что он перестал интересоваться подмосковной рыбалкой. С этого момента его влекли только нижневолжские просторы.

Сверстников, а тем более друзей, на даче у меня было немного. В памяти остались: Андрей Белохвостиков, Сашка Штейнгард, Сашка Ноздрачев, Вадим Шемякин, ну вот, пожалуй, и все. С Андреем мы позднее, на третьем курсе института вместе ездили в спортивный лагерь при МИЭМе, но это уже отдельная история.

Году в 1967 папа купил два мопеда «Рига». На этих мини мотоциклах можно было ездить без прав и, как Вы понимаете, мне это вполне подходило. Велосипед с мотором я к тому времени водил уверенно, поэтому быстро освоил и мопед.

С этого момента начались мои более длительные путешествия по округе. Я побывал на Сходне, в Середниково, в Химках, углублялся в лесные массивы вокруг Фирсановки, посетил дачу брата Вовки в Толстопальцово, а это километрах 50 от нас. Но главным объектом моих поездок стал Зеленоград, Мекка советской микроэлектроники.

Задумывался Зеленоград как аналог Силиконовой долины. Год его основания 1958. Первый раз я попал туда году в 1966 и был потрясен его красотой. И с этого момента я ездил туда регулярно и наблюдал как рос и хорошел этот город. Тогда я даже и не предполагал, что судьба так крепко свяжет меня с этим сказочным уголком Подмосковья. Этот город очень любил и мой папа. У него там было много друзей и, после выхода на пенсию, он собирался переехать в Зеленый город на постоянное место жительства, но не успел, не дожил…

Много молодёжи приехало на работу в Зеленоград со всей страны в момент его становления. Город быстро рос и развивался. Очень скоро он превратился в научный центр микроэлектроники СССР и стал его гордостью. Суперсовременные, по тем временам, научно-исследовательские институты с опытными заводами: НИИТТ с заводом «Ангстрем», НИИТМ с заводом «Элион», НИИМЭ, НИИМВ и т. д., позволяли начать нашей микроэлектронике конкурировать с достижениями мировых лидеров. Казалось вот чуть-чуть, и мы догоним их, казалось… Как я написал в одном из своих стихотворений:
Казалось, что в жизни не будет потерь,
Как в Вере, казалось мы были сильней…

Казалось, но не сбылось… Но в то далекое время, мой мир был полон радужных надежд.

Я и сейчас продолжаю наслаждаться этим сказочным местом: его зданиями научно-исследовательских институтов (правда часто пустыми), уникальной архитектурой дворца культуры, монументальным зданием бывшего Райкома партии и комсомола, а теперь Мэрии города, оригинальными строениями Московского института электронной техники, а самое главное его лесопарками, которые несомненно являются и его главным украшением. Таков этот город, Зеленоград, по крайней мере в моем описании. Город, в котором жили и живут мои друзья и соратники, город с судьбой которого так переплелась моя жизнь, город в котором я всегда оставляю частичку своего сердца и приоткрытой дверь в будущее нашей совместной истории. И надеюсь лучшие страницы этой истории еще не написаны.

Родился и вырос я в Пролетарском районе Москвы. Далеко не в самом элитном в городе. Одно слово — пролетарский. Но надо сказать, что я любил свой район. У нас была прекрасная, по тем временам, квартира, где-то 65 кв. метров, в добротном сталинском доме.

Экология района, как я сейчас понимаю, оставляла желать лучшего. Дымило, коптило, пахло, другими словами, загрязняло атмосферу практически всё вокруг. А вокруг было на что взглянуть.

Напротив нашего дома, через сквер, лежал целый индустриальный город — Шарикоподшипниковский завод, Заместителем Директора которого когда-то работал мой дедушка Саша. Рядом располагался Шинный завод, далее мясокомбинат и завод Клейтук, основным продуктом которого был казеиновый клей. Выбросы этого предприятия пахли так, что форточки в квартире приходилось держать закрытыми даже в летнюю жару. Чуть далее располагалось еще одно предприятие-город, автомобильный завод АЗЛК, производящий автомобили «Москвич». И это ещё не всё. С другой стороны дома, километрах в двух, обосновался машиностроительный завод Динамо, а рядом с ним энергетический монстр ТЭЦ-теплоэлектроцентраль, которая парила так, что дым застилал небо. Венцом этого индустриального царства являлся завод им. Лихачева, выпускавший грузовые автомобили под маркой ЗИЛ. На этом предприятии более тридцати лет, мастером работал мой второй дедушка Коля. Работал видимо неплохо, потому что получил броню от завода и в Великой Отечественной Войне не участвовал.

Такой индустриальный пейзаж окружал автора этих строк все детство и юность.

Мои школьные годы ничем не отличались от жизни школьника того времени. Я играл в футбол и хоккей (зимой с шайбой, летом с мячом), в чижа, в классики, в расшибец, в городки, ловил рыбу на пруду, дрался (но редко), лазил по крышам, гонял голубей (об этом потом подробнее), коллекционировал марки и значки и т. д., и т. п. Но было одно, что серьезно отличало меня от окружающих сверстников. Я много времени посвящал учебе. По крайней мере на улицу гулять я не выходил до тех пор, пока не сделаю домашние задания.

Когда мне было лет 12, у нас в доме появился ламповый катушечный магнитофон «Gintaras». Сначала это было увлечение Папы. Он записывал Окуджаву, Высоцкого и разную эстрадную музыку, как правило с телевизора. Потом это увлечение перешло ко мне. Первое время я запоем слушал Высоцкого, Клячкина, Визбора, Окуджаву. Потом начал записывать польскую, чешскую, венгерскую эстраду. Музыкальная революция произошла тогда, когда мой друг по школе, Юрка Овчинников, дал мне переписать с его магнитофона кассету, на которой, как я уже понимаю теперь, были собраны композиции с первых трех альбомов The Beatles. Сказать, что это для меня был шок, — значит ничего не сказать. Эта музыка покорила меня, глубоко проникнув в душу и сознание. Сегодня я понимаю, что, то первое знакомство с легендарной группой навсегда определило мои музыкальные предпочтения. Крутил я эту кассету не переставая.

Надо отдать должное, что родители достаточно долго терпели мои «упражнения» с магнитофоном. Но, в конце концов, Папа не выдержал и проведя со мной политбеседу, запретил общение с западной музыкальной пропагандой. Он умел быть убедительным. Ничего не оставалось, как согласиться. Волосы, которые я было начал отращивать, тоже пришлось укоротить. Я был достаточно послушным, уважал Папу и прислушивался к его точке зрения. Но, как оказалось позже, он тоже не всегда был прав.
Так закончился мой первый этап общения с Beatles.

Мои школьные будни несомненно были окрашены особыми красками общения с моим, долгие годы, лучшим другом Димкой Филюшиным. Практически с первого класса мы шли по жизни рядом, пока алкоголь не развел нас. Надо сказать, что из-за этого зелья я потерял многих друзей и приятелей. Тяжело…

Димка прекрасно владел гитарой, был хорошим фигуристом, очень неплохо играл в футбол. Все школьные годы мы всё делали вместе. Вместе учились и гуляли, вместе коллекционировали марки и значки, ходили на танцы, гоняли голубей, слушали музыку, знакомились с девчонками, ездили к друг другу на дачу. Первый раз вместе напились. Даже то, что мы поступили в разные институты, он в МАМИ, а я в МИЭМ, не развело, а наоборот еще больше объединило нас. Наши похождения и путешествия можно описывать долго. Это было прекрасное, незабываемое время и, что интересно, мы практически не ругались.

Особенно сильно злоупотреблять алкоголем он начал после моего отъезда в Польшу в 1985 году, а во время моей второй поездки за границу в начале 90-х, он начал спиваться. После долгого разобщения, мы встретились с ним на его 50-летии. Я пытался поговорить с ним по душам, но он категорически отказался, видимо ему было нечего мне сказать, а жаль … Так я окончательно потерял своего лучшего друга. Не дай Бог кому-то пережить это. Эта боль не отпускает и сейчас…

В школьные годы я серьёзно увлекался спортом. В 3−5 классах занимался плаванием в бассейне при заводе им. Лихачева. Сначала меня туда возил дедушка Коля, позже — я уже ездил сам. В 6 классе искал себя. Пробовал играть в волейбол и футбол. В конце года пришел в секцию по фехтованию на СЮП (Стадион Юных Пионеров), где и занимался в 1967 и в 1968 годах. Трудился упорно и достиг неплохих результатов. В 9 классе увлёкся лыжными гонками. Тренировался в спортивной секции АЗЛК. Успехи были очень даже неплохие и в 10 классе встал вопрос о переходе в профессионалы. Долго не думал. Для меня учеба и поступление в технический ВУЗ являлось приоритетной задачей. Так, вполне возможно, страна потеряла будущего олимпийского чемпиона.

Я был воспитан в преданности идеалам социализма. В этом несомненно заслуга Папы. Поэтому в 7 классе в комсомол я вступил по убеждению. А в 8 классе я уже был Секретарем Комитета комсомола школы. Интересно, что секретарем в нашей школе в свое время был мой Папа, а после меня — моя Сестра. Чем не династия.

ВЛКСМ — Всесоюзный Ленинский Коммунистический союз молодежи — сокращенно Комсомол, сыграл огромную роль в моей жизни, — явился большой школой и подарил огромное количество знаковых встреч, позволил быть все время в гуще событий, развил мои организаторские способности, сделал мою жизнь интересной и увлекательной.

В 1969 мне, как секретарю комитета ВЛКСМ школы, предложили вместе с РКШ (Районным комсомольским штабом) поехать летом на школу комсомольского актива в Восточный Крым. РКШ — это организация, созданная при райкоме комсомола для координации и помощи в работе комсомольских организаций общеобразовательных школ.

Поездка была интересной и познавательной, а самое главное, подарила мне встречу с двумя неординарными людьми: Юрием Рябцевым и Юрием Должанским. Они, в свою очередь, подарили мне множество прекрасных минут общения, расширили мой кругозор, и прежде всего явились примером постоянного стремления к знаниям и самосовершенствованию, познанию самого себя, пониманию многогранности мира сего.

Юрка Должанский был евреем по матери. Мать — французская еврейка, отец — русский, живший во Франции, где они и познакомились. Позже иммигрировали в СССР. Должанский был другом Рябцева, пригласившего его в поездку в Крым. Мы познакомились и сошлись в первые же дни поездки. С первого взгляда на этого человека становилось ясно, что он не из СССР. Он выглядел совершенно иначе, а вернее иначе себя нёс и подавал. Его тонкие, аристократические черты лица, манера двигаться не позволяли усомниться, что перед вами неординарный человек «не отсюда».

Он удивительно проникновенно пел, подыгрывая себе на гитаре. Много позднее, в 1974 году, я пригласил его выступить на вечере, который организовывал в студенческом кафе «Селена» у нас в институте. Он прекрасно исполнял не только французские, но и русские композиции. Чего только стоило его фирменное исполнение песни «Мерзли розы в целлофане…». Сам автор этой композиции В. Качан, поверьте мне, никогда не приближался к его блестящему исполнению. Девушки влюблялись в него с первых же аккордов, многие плакали от умиления. Он был любим, да и невозможно было не влюбиться в это чудо природы.

Кстати он не только прекрасно пел, но и умел выпить. Не помню по какому поводу, мы как-то во время крымской поездки зашли в магазин, купили бутылку марочной Мадеры. Мадера была крымская и очень крепкая. Выпили мы ее вдвоем, прямо по Высоцкому, на кладбище. Взяли нас потом тепленьких в кроватях. Кто-то сдал. Чуть не выгнали, но обошлось.

Позднее я был у него в гостях в Москве. Он жил на проспекте Вернадского в шикарной квартире. Я так понял, что меня вызвали на смотрины моей еврейской внешности. Надеюсь мой внешний вид удовлетворил его маму, и мы еще долго общались, хотя и не часто. А жаль…

В 1977 году он вместе с семьёй вернулся во Францию. И, как я понимаю, для того чтобы не компрометировать нас с Рябцевым, Юрий нам не писал. В то время переписка с Западной Европой была вещью небезопасной. Так он и исчез, но память об этом светлом человеке я навсегда сохранил в своем сердце. Да хранит его Господь.

С другом моим Рябцевым совсем другое дело. Жизнь то сводила, то разводила нас, но наперекор судьбе мы старались надолго не теряться. Он практически единственный из моих друзей школьной поры, с которым я контактирую до сих пор.

После поездки в Крым мы общались не часто, а потом вообще потерялись вплоть до 1975 года. Встретились мы случайно на «пятаке» около магазина ГУМ в самом центре Москвы. «Пятак» — это черный рынок, где продавались диски (музыкальные виниловые пластинки), официальная продажа которых была запрещена.

Я уже в то время был фанатом рок-н-ролла и остаюсь им до дней сегодняшних. Впрочем, о моем романсе с музыкой я расскажу отдельно.

После неожиданной встречи мы пошли на концерт, не помню кого, в концертный зал Россия, а после поехали и переночевали у меня на Шарикоподшипнике. Проговорили до утра и видимо тогда сложилась эта невидимая связь двух людей, идущих вместе по жизни. Мы во многом совершенно разные. Он гуманитарий, окончил педагогический институт. Спокойный, уравновешенный и терпеливый, и, как мне кажется, преподавание — это его призвание. Рябцев — творческий человек. Он достаточно долго искал себя. Написал и защитил кандидатскую диссертацию, работал учителем, даже руководил небольшой лабораторией в каком-то научно-исследовательском институте гуманитарного толка. Но нашел он себя в литературной деятельности, которая у него тесно связана с преподавательской. Им написано множество учебных материалов по истории России. Но не только. Круг его интересов значительно шире. Так появились научно-популярные произведения о военной истории России, по истории Москвы, по русской культуре и т. д. Он был соавтором сценария многосерийного документального фильма «Москва на все времена».

Я пишу об этом достаточно подробно для того, чтобы попытаться нарисовать портрет моего друга — созидателя и творца, поскольку мне очень близки ищущие и творческие люди. И именно таким он и является.

С 1976 года Юрий начал регулярно бывать на наших фирсановских посиделках, которые прервались только в 1985 году в связи с моим отъездом в загранкомандировку в Польшу. В 1993 году он приезжал в Варшаву и у меня была возможность познакомить его с целым рядом польских городов. После моего возвращения в Россию в 1998 году мы много путешествовали вместе как по нашей стране, так и за рубежом. Ловили рыбу в Астрахани, катались на горных лыжах в Армении, купались в Красном и Средиземном морях, любовались красотами Алтая, наслаждались видами архитектурных памятников Грузии и Золотого кольца России, изучали Подмосковье. Здесь невозможно не сказать о том, что неотъемлемой частью наших поездок являлись политические споры, которые касались прежде всего вопросов, связанных с будущим Родины. Спорили ожесточенно, до хрипоты. Спорим мы и сейчас. Да, мы по-разному видим будущее нашей страны, но оба желаем ей благополучия и процветания.

Большая часть моей сознательной школьной жизни была связана с содержанием голубей. В родном пролетарском районе голубей «гоняли», а именно так это у нас называлось, почти половина молодого мужского населения. Гонять — это наблюдать птиц в полёте. В нашем же случае — это громко сказано. В основном все лазали по крышам и искали место, где построить голубятню. Голубятня — это «бутор» и «нагул». Бутор — это место, где ночуют птицы, а нагул — это вольер, где они находятся днем, если не летают. Находили место, строили голубятню, покупали голубей на птичьем рынке и пытались начать процесс их гона. Но правда процесс быстро заканчивался. Причина — голубятню разоряли либо официальные лица, либо хулиганы постарше. И все начиналось заново. Мы были упертые.

Надо сказать, что мой Папа в юности тоже гонял голубей. Видя мои безуспешные попытки обзавестись голубиной стаей, он предложил соорудить голубятню на балконе. Звучит обыденно, но для меня это было неожиданным подарком. Первый редут сопротивления — Мама, не без труда, но был взят. Папа умел уговаривать. Далее началось строительство. И тут пригодился мой опыт по сколачиванию ящика, в котором перевозили лодочный мотор и прочие вещи на волжскую рыбалку. Основываясь на этом опыте, я достаточно быстро обил досками балкон, соорудил крышу и покрыл толем (непромокаемый материал), а из овощных магазинных сеток, натянутых на деревянные рейки, построил нагул. Наконец все было готово, и мы с Папой поехали на птичий рынок за голубями. Выбирали долго и наконец купили пары: Варшавских, палевых монахов и черных монахов. Для моего небольшого бутора — это было достаточно.

Голубей покупают конечно не для того, чтобы они сидели в буторе. Главное — это их полет. Эти птицы летают стаей и это очень красиво. После полета они возвращаются обратно в голубятню владельца. Для того, чтобы они возвращались нужно «задомовить» их. Как приучить пернатых к своему дому — это отдельная песня, и далеко не всегда простая.

Всю зиму голуби жили на балконе, и я за ними усердно ухаживал: кормил, чистил бутор (грязи от них много) и конечно любовался их полетом. Наступало лето, нужно было перебазироваться на дачу. Встал вопрос, куда девать птиц. Так возникла необходимость сооружения голубятни в Фирсановке. Папа идею поддержал.

Будучи уже достаточно опытным плотником, я решил осуществить задачу строительства голубятни в два этапа, а вернее построил две голубятни. Первая примыкала к сараю, а вторая была на его чердаке. Для увеличения стаи на Птичьем рынке были дополнительно куплены пара павлинов и пара палевых шпанцирей. Стая получилась достаточно большой и очень лётной. Папа был очень доволен и радовался как ребенок. Два с небольшим года длилось мое увлечение птицами мира, как называют голубей. Много приятных минут доставило мне это увлечение. И уверен Папе тоже.

И в очередной раз хочу высказать благодарность моему Отцу. Чтобы я не затевал и не придумывал, какие бы увлечения у меня не появлялись — он всегда меня поддерживал и поощрял. Да я понимаю, что он, выросший в окружении полубандитский среды нашего района, хорошо осознавал опасность того, что меня затянет трясина блатной жизни. Прекрасно понимал он и то, что голубями занимаются далеко не пай-мальчики, а нередко пьющие, курящие, да и часто бьющие друг другу морды. Поэтому вместо того, чтобы запрещать мне это, — всячески поощрял мое увлечение, — но под его контролем — дома. И так было всегда. Однако было одно условие с его стороны. Это требование ко мне — учиться и готовить себя к решению больших жизненных задач. Не могу сказать насколько в целом я успешно решал эти задачи, но с точки зрения учебы, претензий ко мне не было никаких. Он никогда не был в моей школе и не знал, что такое родительское собрание. Он доверял мне, и я его в этом вопросе никогда не подводил.

Так же я воспитывал свою Дочь. Я вожделенно хотел иметь Дочку, очень ждал её появление и Небо подарило её нашей семье. Но, ввиду отсутствия сына, я воспитывал её жёстко, как мальчика. Да ещё и с явными перегибами. Очень часто забывая, что она — девочка. И сегодня я понимаю, что для моей Дочери это было немалым испытанием. Надо отдать ей должное, что касается учебы, да и не только, она меня тоже никогда не подводила. К сожалению, я во многом не похож на своего отца и не смог дать моей Наталье всего того, что он дал мне. Только сейчас я отдаю себе отчет, что хорошим отцом для своего ребенка надо уметь быть. И для этого мало просто любить свою наследницу, надо еще уметь понимать и поощрять её во всех её начинаниях, готовить к превратностям судьбы, создавать ауру радости и благополучия. И здесь я у моей Дочери в большом долгу.

Школьные годы потому так и называются, что они — это прежде всего время учебы. До 8-го класса — это было для меня относительно беззаботным, с точки зрения учебы, временем. Да тезис, сначала выполнить домашнее задание, а потом на улицу гулять, являлся незыблемым, но дополнительно я практически не занимался. Все начало меняться именно в 8 классе.

У меня был друг — Юрка Овчинников, который жил в нашем доме. Юрка учился в одной со мной школе, в параллельном классе. Это был очень целеустремленный и трудолюбивый юноша. Голубей он с нами не гонял, в хоккей и футбол не играл — учился. Его родители развелись и огромную роль в его воспитании играл дед. А это был серьезный и знающий человек. Именно благодаря ему Юрка в 8 классе поступил во 2-ю специальную дневную математическую школу при МГУ. Это была элитная школа для одарённых. Событие сие явилось для меня серьезным сигналом. Зная, что мой друг, с точки зрения его способностей, звезд с неба не хватал, я тоже решил попробовать поступить в это учебное заведение. И в конце 8-ого класса пошёл сдавать туда экзамены. Первым экзаменом была математика. Открыв экзаменационный билет, я осознал, что моих скудных знаний в области данного предмета явно недостаточно и, что более грустно, умственных способностей и математического воображения тем более. Это вынудило меня, аккуратно сложив билет, покинуть стены уважаемого учебного заведения. К моей чести следует сказать, что это был первый и последний раз, когда я так бесславно покинул «поле битвы». Однако это событие меня многому научило и позволило сделать несколько выводов. Первое, что к каждому экзамену надо серьёзно готовиться. Второе, полезно знать границы своих возможностей. И третье, что существуют действительно одаренные способностями люди, к которым, я к сожалению, не отношусь и мне придется многие вершины образования брать «попой». Эти выводы, во многом, сыграли важную роль в принятии мною значимых решений на тернистом пути к знаниям.

Придя домой я задал себе вопрос. Как мой друг Юрка, способности которого нисколько не отличались от моих (я знал это, поскольку мы не раз вместе с ним делали домашнее задание), умудрился успешно сдать столь непростые вступительные экзамены. И тут я пришел еще к одному важному выводу. Далеко не всегда знания и умение решают вопрос. Что очень часто важна помощь со стороны. В данном случае, как Юрий признался мне потом, помощь его деда.

Итак, первый урок был получен. И ничего не оставалось, как готовиться к следующему. Для меня 9-ый класс был началом большого пути в мир знаний. А начался он в 1968 году, когда в августе месяце Ваш покорный слуга, уже самостоятельно, без всяких влияний из вне пришел сдавать первый экзамен, математику, для поступления в вечернюю физико-математическую школу при Московском инженерно-физическом институте (ФМШ при МИФИ). Это был третий по сложности и значимости учебный институт в Москве после МГУ и МФТИ.

К этому испытанию я уже готовился. Может быть недостаточно серьезно, но все-таки. Мной еще не был выработан алгоритм подготовки и поэтому вел я её практически в темную.

Другой мой приятель Сашка Кутузов тоже жил в нашем доме, этажом выше. Его родители преподавали высшую математику во ВТУЗе — это высшее техническое учебное заведение при заводе имени Лихачева. У них было большое количество книг по математике и не только высшей. Там, среди этих книг, я временно и «поселился». Сашка недоумевал, какая муха меня укусила, что я перестал вести нормальную жизнь простого советского подростка. Но я не обращал никакого внимания на его удивление. Читал все подряд, стараясь не особо углубляться в подробности. И хотя подготовка была хаотичной, результат не заставил себя ждать. Одна из задач в моем билете по математике при поступлении в вечернюю школу была разобрана в одной из книг, которую я прочитал.

И вот наступил день моего знакомства с МИФИ. Для меня это было событием. Храм науки и я встретились. Эта встреча произвела на меня огромное впечатление. И хотя в последствии мне так и не удалось поступить в этот ВУЗ, трепетное отношение к этому месту у меня осталось на всю жизнь. Тем более, что первый выпуск этого института заканчивал мой Папа.

На экзамен я пришел заранее. Вообще привычка приходить на встречи заранее была выработана мной с детства и опять-таки под влиянием Папы. Времени было много и я, присев на лавочку, занялся созерцанием. Мое внимание привлек мальчик, сидящий на скамейке напротив, видимо с мамой. Вся его скамейка была завалена книгами. Он был очень серьезен и сосредоточен. Было видно, что готовился он очень тщательно и продолжал подготовку непосредственно перед предстоящим испытанием. В этот момент я засомневался, туда ли я пришел? Но быстро собрался. Второй раз позволить себе слабость и отступить я уже не мог.

Экзамен по письменной математике, а именно он был первым, оказался, как и следовало ожидать, непростым. Однако моя предварительная домашняя подготовка позволила мне решить три задачи из пяти предложенных. Три из пяти, и я прошел во второй тур. Второй экзамен — физика устная. Ее я, хоть и немного, изучал еще при подготовке к районным олимпиадам по физике, в которых участвовал. Это тоже сыграло свою роль, поскольку один из вопросов был олимпиадным, еще на один ответил с грехом пополам. Оставалось ждать вердикта, поскольку экзаменов было два. Через пару недель я по почте получил решение экзаменационной комиссии, что я зачислен слушателем. Радости моей не было предела. Я взял первый жизненный барьер. Это окрыляло.

Сейчас я понимаю, что все мои школьные годы были поделены как бы на два этапа. Первый — 1 — 8 классы, второй — 9 и 10. И этот второй этап как раз наступил в августе 1968 года. Он включал в себя не только учебу в ФМШ, но и занятия с преподавателями по физике и математике. Об учебе в школе я не говорю умышленно, потому что она перестала играть главную роль в моей подготовке в институт, а именно эту задачу я считал основной на этом этапе. Могу однозначно сказать, что этот период 1969−70 гг. был одним из самых интересных и познавательных в моей жизни. Дальше будут другие, не менее значимые, но то что удалось мне «впихнуть» в себя в это время, с точки зрения знаний, не удавалось больше никогда. В этот период я сам обозначал себе вершины и брал их, сам определял себе цели и шел к ним, никто из семьи уже не вмешивался в мою учебную подготовку. Да, мне конечно помогали финансово, за что я очень благодарен родителям. Без этой поддержки мне было бы трудно. Но за эту поддержку я всегда платил своим отношением к учебе и это они несомненно видели и оценивали.

И вот настал день моего первого семинара в ФМШ. Занятие проходило в филиале МИФИ недалеко от станции метро Павелецкая. Здание было старое и в настоящее время уже не существует. Все было очень демократично. И физику, и математику нам преподавали студенты старших курсов. Первым впечатлением был шок. Да, я готовился к тому, что меня будут окружать умные и эрудированные слушатели. Но уже очень скоро я понял, что таких определений для них совершенно недостаточно. По вопросам и диалогам, которые они вели с нашим преподавателем, я быстро понял, в моей группе собрались совершенно неординарные, прекрасно подготовленные ребята. В этом окружении я чувствовал себя крайне неуютно. Я не только не мог задать ни одного вопроса, но и вообще не очень понимал, о чем идет речь. Было непросто. Так и просидев молча все занятие, я ошарашенный побрел пешком домой. Путь был долгим и мне удалось собрать мысли и принять решение. Оно было простым — надо догонять.

Для меня это состояние было знакомо. Когда-то придя в секцию фехтования, я был самым слабым и физически, и, вполне естественно, технически. Вскоре уехал на стажировку наш тренер. Все перестали ходить на тренировки, но не я. Я упорно работал. И когда, после возвращения тренера нам устроили спарринг бои, я оказался одним из лучших. Точно такая же ситуация была и в лыжной секции, в которой я занимался. Упорные тренировки позволили мне из середнячка в течении года превратиться в лидера.

Этот упорный труд помог мне и в этот раз в моей учебе в ФМШ. Нет, я конечно не приобрел исключительных способностей, которыми были наделены мои «собратья» по учебе. Но мои кропотливые занятия и усидчивость сделали свое. Я начал понимать, что говорят и о «чем говорят». И продолжал «учиться, учиться и еще раз учиться».

В ФМШ мне посчастливилось познакомиться и подружиться с очень симпатичными, интересными и одаренными ребятами. Они на голову были способнее меня. Ничего не оставалось, как тянуться за ними, что я и делал. Только сейчас я понимаю, что в жизни мне повезло общаться с эрудированными, высокообразованными, а главное ищущими и неординарными людьми с широким кругом интересов. Наверное, это происходило благодаря тому, что я и сам искал такого общения, я тянулся к таким людям и они делали мою жизнь интереснее, наполняли ее глубоким смыслом. Я говорю им всем большое спасибо. В данном случае Игорю Бережкову, Мишке Квакину, Сашке Мамету, Галке Канатниковой и многим другим, с кем я учился в ФМШ.

И еще одно важное замечание. Троих моих приятелей из ФМШ «вышибли» из института. Одного — после первого курса, двух других — после третьего. Из этого я сделал вывод, что мало быть одаренным, нужно еще уметь реализовать этот дар. А это возможно только на основе кропотливого труда и усердия в достижении поставленной цели. Одних природных данных явно недостаточно.

Огромную роль в моей подготовке к вступительным экзаменам в ВУЗ сыграли занятия с репетиторами. Я пытался вспомнить, кто привел меня к этому репетитору по физике, но так и не смог. В конце концов это не так и важно. Важно то, что я очень благодарен ему. И не только ему, но и все тем, кто сделал хоть что-нибудь теплое и доброе для меня в этой жизни. Я всех вас помню, даже если я не всегда могу вспомнить ваших имен и фамилий. Также как я не помню фамилию этого репетитора по физике. А жаль…

Наши занятия проходили в его новой однокомнатной квартире. Кухня, в которой и проходили занятия, была меблирована скромно, но стол и три табуретки в ней были. Что же касается комнаты, то в ней практически всю ее площадь занимала туристическая палатка, в которой и жил наш преподаватель, а вернее ночевал. Он закончил МИФИ и занимался преподавательской деятельностью. И надо сказать, что преподавателем он был от Бога. Образно говоря я зашел в его квартиру практически неучем в области физики, а спустя год вышел оттуда озаренный знаниями. Он открыл для меня физику, о существовании которой я даже и не подозревал. Он научил меня мыслить логически, объясняя взаимосвязь всех разделов элементарной физики между собой. Он показал мне путь к познанию красоты и глубины этой науки. Именно благодаря этому преподавателю, а я бы назвал его «Учитель», я задумался, о том, чтобы стать физиком теоретиком, подумывал поступить на факультет «Т» — теоретической физики МИФИ. Позднее я попытался поступить на физфак МГУ, но не прошел по баллам. После этой неудачи я осознал, что стать физиком теоретиком, к сожалению, мне не дано. Вообще адекватная оценка своих возможностей и способностей, на мой взгляд, позволяет не делать излишнее количество жизненных ошибок.

Физик не был единственным преподавателем, с которым я занимался. Другим — был мой дальний родственник по линии моего двоюродного брата Владимира. Предмет — математика. Занимаясь со мной, он одновременно учил японский язык. Все остальное было на «отвинтись». Но все было по-родственному. Единственное, что я вынес из нашего общения — это оригинальный метод изучения иностранного языка. А именно, запись иностранных слова с переводом на русский на кафеле в туалете (он так учил японский). Этот метод я использовал позднее, так что время не пропало даром.

И наконец уже в десятом классе я некоторое время брал частные уроки у четы Тарасовых. Они преподавали в МИЭМе и, как потом выяснилось, разбирали со мной задачи, которые могли встретиться мне на вступительных экзаменах по физике в МИЭМ, — не встретились…

В это же время, работая с учебниками по физике, я пришел к выводу, что ни один из них меня не удовлетворяет (вот такой я был наглый). И тогда я принял решение написать свой учебник по элементарной физике. Все было достаточно просто. Я, изучая какой-либо раздел физики по нескольким книгам, выбирал их них те объяснения и доказательства, которые казались мне наиболее простыми и понятными. На основе этого и формировался мой учебник. Это был увлекательный и радостный процесс. Позднее я узнал, что пользовался весьма распространённым методом — методом Рекле (режь и клей). Метод действительно исключителен, и я еще не раз в жизни использовал его на практике.

Целый год, а вернее даже полтора, я создавал свое «бессмертное произведение». Именно оно стало основой моей подготовки к экзаменам по физике, и не только в школе, но и на первом курсе института.

В девятом классе по настоянию Мамы я поступил на платные курсы английского языка. Учеба шла тяжело. Вообще английский, как в дальнейшем и польский, давался мне не просто. Несколько раз пытался бросить, но, в том числе и благодаря Маме, выдержал. Учились мы по учебнику Натальи Александровны Бонк. Это удивительная женщина. По ее книгам училось не одно поколение в нашей стране. Так сложилось, что спустя годы я воочию увидел самого автора и более того, некоторое время занимался у неё в группе в ВАВТ — Всесоюзной Академии Внешней Торговли, где она долгое время преподавала. Недавно я узнал, что она жива (ей 95 лет) и до сих пор занимается преподавательской деятельностью. Дай ей Бог здоровья.

Если принять во внимание тот факт, что весь девятый и частично десятый класс я занимался в секции беговых лыж, то нетрудно представить, что мой жизненный график был достаточно насыщенным. За письменным столом я проводил так много времени, что порой папе приходилось силой вытаскивать меня оттуда и идти со мной на прогулку. И чем ближе приближались вступительные экзамены, тем интенсивней становилась моя подготовка к ним. Особо большую интенсивность подготовка приобрела к лету 1969 года, когда я окончил девятый класс. Это были летние месяцы. Два месяца из трех я провел за учебниками. Написание моего учебника по физике шло полным ходом. Я уже не мог оторваться от своего детища. Дача была в то время моей «музой». Я вытаскивал из дома шезлонг, ставил его под яблоней напротив задней стены дачи и творил. И я до сих пор горжусь своим творением. Я был безмерно счастлив. И именно тогда ко мне пришло осознание того, что истинное удовлетворение для меня — это созидание. И пусть мой учебник никогда не увидит свет, впрочем, я понимал это уже тогда, я парил, парил на крыльях творчества. Это ни с чем несравнимое чувство. Я несомненно счастливый человек, потому что это чувство мне будет суждено испытать еще не раз в жизни. Испытываю я его и сейчас, описывая эти удивительные мгновенья моей жизни. И я буду очень рад, если такой же восторг будут испытывать мои внуки и не важно в чем они реализуются.

Из-под своей яблони я вылезал довольно редко. Иногда для того, чтобы пообщаться с Сашкой Шнейдером, с которым меня познакомила тетя Мина, которая жила в Фирсановке недалеко от нас. Видимо, глядя на мою маму, они приняли меня за своего. Надеюсь я их не разочаровал, хотя еврейской крови, судя по моей родословной, во мне нет. Хорошо это или плохо, — сказать не могу. Но приходится констатировать, что на русских ни я, ни моя сестра не похожи. Что касается Сашки Шнейдера, то с ним мы общались довольно долго: ходили на футбол, в театр, да и так просто тусили вместе. Именно благодаря ему я первый, да, впрочем, и последний, раз попал на КВН, что в то время сделать было очень непросто. Бывали мы с ним и на нашей речке Сходня, которая протекает недалеко от Фирсановки. После того, как на этой речке была построена плотина, образовалось озеро, где мы с удовольствием купались. В одно из наших посещений речки, на пляже я познакомился с девушкой, звали ее Елена Шурыгина. Я проводил ее домой, оказалось, что она из Петропавловска Камчатского (на краю земли), приезжает сюда на лето к своей бабушке и живёт в соседней с нами деревне Назарьево. Она стала бывать у нас на даче. Дедушка называл ее «пионеркой», видимо за ее детское выражение лица. Это были дружеские отношения, которые мы поддерживаем до сих пор. После смерти ее отца, а он был военным, они с мамой переехали в Севастополь, где у них была своя квартира. Там она вышла замуж за украинца. А после отделения Крыма они с мужем, не согласившись с «оккупацией», переехали в Киев.

Весь десятый класс шла интенсивная подготовка, напряжение росло с каждым днём, неумолимо приближался час «Х». Вот уже сданы экзамены в ФМШ, окончены курсы английского языка, остановлены тренировки, за плечами выпускные школьные экзамены.

Июнь. Я все также сижу под яблоней, штудирую разделы физики, математики, геометрии, пишу сочинения по литературе. Следует отметить, что в 70-е годы поступление в ВУЗ было делом не простым. Московские технические ВУЗы делились на две неравные группы. В первой элитной — МГУ, МФТИ, МИФИ; во второй — все остальные. Экзамены в первой группе начинались в июле, во второй — в августе. Поэтому можно было, например, попробовать силы в МИФИ, а в августе сдавать в другой институт.

Вполне естественно я как выпускник ФМШ при МИФИ пошел сдавать документы в свой уже почти родной ВУЗ. Но не тут-то было. Я не прошел даже медицинскую комиссию. Не прошел по зрению. В очках я ходил уже с первого класса. Серьезно падать зрение начало где-то классу к шестому. Падало быстро и упало до -6,5. С таким зрением в МИФИ делать было нечего, и я направил стопы свои в приемную комиссию Физического факультета МГУ. Туда брали с любым зрением, но не со всеми оценками. Экзамены я сдал, но не прошел по конкурсу. Не сложился у нас роман с МГУ, но может быть и к лучшему. Хотя в то время разочарование было полным и прежде всего в своих силах. Я стиснул зубы и усилил подготовку. Это выразилось прежде всего в том, что я вообще перестал выходить из-за письменного стола и не вылезал из-под своей яблони. Время бежало неумолимо. Было принято решение идти в МИЭМ и прежде всего потому, что там у Папы был знакомый, а именно Заведующий кафедрой Зворыкин. К нему Папа и обратился с просьбой помочь пройти медицинскую комиссию, поскольку с моим зрением меня не хотели брать и туда. Он все уладил, и я был допущен к вступительным экзаменам.

Отступать было некуда… Другого варианта поступить в институт в этом году уже не было. Нет смысла говорить, что для меня это был вызов. Сказать, что я волновался, — значит ничего не сказать. Но больше всего, как мне кажется, волновались мои родители, и особенно Папа.

Первый экзамен — математика письменная. Я выдал из себя все. Никогда больше, ни до того, ни после этого я так не выкладывался на экзаменах. Результат не заставил себя ждать — я получил «отлично». Таких было только 10 из 100 абитуриентов. Но эта пятерка далась очень тяжело. По дороге домой меня, судя по всему, продуло в электричке, и я слег. Три дня я просто не мог встать с постели. Следующие три дня я мог только сидеть. Вставал и снова падал на кровать. Но надо было приводить себя в порядок во чтобы то ни стало. Через три дня был следующий экзамен — математика устная. И я встал. Встал и поехал на экзамен. Вхожу, беру билет и шок. Дело в том, что по установившейся у меня, как оказалось глупой, традиции я не готовил одну теорему из раздела «геометрия» и один вопрос из раздела «алгебра». Ужас состоял в том, что мой экзаменационный билет включал в себя именно их. Целый час я пытался найти выход из создавшегося положения. Но не смог. Экзаменаторы были в шоке. Принесли мою письменную работу. Из уважения к моей пятерке дали мне еще один шанс. Предложили уравнение для построения графика. Это заняло у меня две минуты. Они крайне удивились и поставили мне «удовлетворительно».

Стыд был страшный, в зеркало смотреть было противно, но еще противней представлялась предстоящая встреча дома. Домой ехать не хотелось. Как смотреть в глаза Папе. Но собрался и поехал. Встреча была холодной. Очень холодной. Но все понимали, что впереди еще физика и сочинение и меня оставили живым. Я совершенно был выбит из колеи. Но делать было нечего, надо было собрать себя в кулак. Назад дороги не было. Следующие пять дней я продолжал болеть. Потом встал, больше болеть позволить себе не мог. И начал готовиться к решающему сражению.

И вот – физика. Было непросто, вопросы в билете не были из моих любимых разделов. Но свою четверку я получил. Это была промежуточная, еще было сочинение, но победа с легким налётом грусти. Грусти, потому что готов я был на отлично и для меня было важно это отлично получить. Не удалось.

Папа ждал меня на выходе из института и был очень взволнован. Моя четверка его несказанно обрадовала. Значительно больше, чем меня. Больше того, мне было чертовски обидно, что моя длительная и всесторонняя подготовка не дала желаемого результата. Другими словами – внутреннего удовлетворения я не получил. Итого я набрал 12 баллов, как потом оказалось проходной бал был 10. То есть, я проходил с запасом, но впереди было сочинение. Достаточно было получить «удовлетворительно». Я получил «хорошо» и из абитуриента превратился в студента 1-го курса факультета «Полупроводниковое и электровакуумное машиностроение».

Начиналась новая жизнь.

Она занимала в жизни нашей семьи особое место. Папа, светлая ему память, рыбачил всегда и везде, куда только можно было закинуть снасть. Он заразил этим всех нас, но исключая, быть может, маму.

Моя первая серьезная рыбалка — Нижняя Волга — Черный Яр. Нижняя Волга — это приустьевский участок реки, от плотины Волгоградского водохранилища до места её впадения в Каспийское море. В поездку отправились три пары, в том числе и мои мама и папа, ну и я. Мне 9 лет.

Никто, кроме нас с мамой на Нижней Волге до этого не был. Да и мы были там достаточно условно, путешествуя годом раньше на экскурсионном теплоходе «Днепр» по маршруту Москва-Волгоград-Москва. Другими словами, посетили только границы этого сказочного края.

Готовились к путешествию долго и серьёзно. Об этом говорит хотя бы тот факт, что именно под эту поездку папа решил построить лодку. Именно построить, поскольку в продаже лодок такой конструкции просто не было. Где он ее делал не знаю. Мне кажется, что он заказал ее на опытном заводе НИИВТ, где в то время работал. Но с другой стороны, как он мог её вынести с «закрытого» предприятия, непонятно. Это была небольшая каркасная лодка. Каркас её был сделан из нержавеющих трубок и обтягивался прорезиненной брезентовой оболочкой. Да, она была похожа на байдарку, но была шире, а значит и более устойчива на воде и поэтому более приспособлена к ловле рыбы. У лодки были уключины для вёсел, что тоже выгодно отличало её от байдарки.

Собиралась она тяжело, оболочка на каркас натягивалась с большим трудом. Скамеек для сидения не было. Приходилось сидеть на деревянных рейках, прикреплённых к каркасу и это было испытанием. Но это была первая папина лодка с символичным названием «Мечта». А мечтать и, что более важно, реализовывать эти мечты, он не переставал до конца своей недолгой, но очень яркой жизни.

До Чёрного Яра, а это где-то 150 км ниже по течению от Волгограда, плыли из Москвы на рейсовом теплоходе. Всю дорогу я не переставал любоваться, уже знакомыми мне по предыдущему путешествию, красотами великой русской реки. Добрались без происшествий.

Выгрузились на дебаркадере Чёрный Яр. Собрали лодку, погрузили на нее вещи и, как бурлаки, потянули ее вдоль берега вниз по реке. По дороге встретили несколько палаточных городков и в каждом из которых нам предлагали рыбу. «Добрые люди» — подумали мы, и только потом выяснилось, что девать эту рыбу просто было некуда.
Шли достаточно долго. Наконец уперлись в небольшой залив, перебравшись через который, решили разбить свой лагерь. Все члены экспедиции, кроме меня, были бывалыми походниками, поэтому палатки поставили быстро. День клонился к вечеру, пришло время обустроить и развести костер и начать подготовку ужина. Я же оказался не у дел и, воспользовавшись возможностью, собрал быстро три удочки, взял червей, ведро для рыбы и направился к заливу.

Несколько слов о червях. Червей я и мой любимый дедушка Коля копали у нас на Фирсановском участке в навозной куче. Их собирали в два капроновых чулка вставленных друг в друга, добавляя конечно перегной и резанную картошку (они ее любят). Чулки укладывали в картонную коробку, а в поездке их каждый день смачивали водой. В общем груз был ценный. На Волге в те времена червей найти было практически невозможно. Это сейчас, приезжая на любую волжскую рыболовную базу, ты сможешь купить любую наживку на выбор. И так, я бегу к заливу. Три минуты, и я на месте. Разворачивая первую снасть насаживаю червя и заброс. Тянусь за второй удочкой, но не тут-то было. Первая поклевка. Подсекаю, на крючке всеми цветами заходящего солнца играет красноперка. Размер — в ладонь. Набираю в ведро воды и пускаю рыбу туда. И думаю, — повезло. Забрасываю снова. Не успевает грузило заставить поплавок встать, он резко уходит вправо. Подсекаю. На крючке трепещется окунь. Третий, четвёртый заброс — ситуация не меняется, меняются только названия рыб на крючке: плотва, сопа, подлещик, язь и прочие. Полчаса и ведро полно рыбы. И это с одной удочкой. В тот вечер чувствовал себя героем. Такой улов… Однако больше меня на залив не пускали, поскольку рыбы было так много, что такую мелочь никто за рыбу не считал, да и чистить ее была полная морока. Так я впервые понял, что такое ловить рыбу в реке, где ее много. Эти яркие впечатления я сохранил на всю оставшуюся жизнь. Я и сейчас иногда ночью, во сне бегу на залив с тремя удочками и ведром.

Эта незабываемая поездка навсегда влюбила меня в Нижнюю Волгу. Этот благодатный солнечный край с обилием комаров, мошки и рыбы. Она явилась началом моей рыболовной эпопеи. Именно здесь я познакомился со спиннингом, научился грести и не только на нашей, но и на деревянной лодке, начал разбираться в рыбацких снастях. Сеткой ловил малька, снаряжал донки, оснащал переметы, ставил кружки, учился распутывать «бороду» на катушке спиннинга, разводил костер, жил в палатке, отбивался от комаров, наслаждался вечерним чаем, приготовленным на костре и т. д. и т. п. Это было прекрасное время познания нового, неизведанного. Жаль на удочку мне ловить больше не давали, потому что каждый день общий вес пойманной рыбы доходил до 20 кг. Ловили сомов, судака, щуку, леща, окуня и пр. И девать ее было некуда. Рыбалку начали ограничивать.

Я впервые был на такой огромной и широкой реке. Ширина ее в этом районе достигает нескольких километров. Рассветы и закаты на Волге не могут оставить никого равнодушным, а теплые воды ее — это рай для купальщиков. В таких местах время летит особенно быстро…

Наше первое путешествие на великую русскую реку показало, что без подвесного лодочного мотора на большой реке возможности ловли крайне ограничены. Подумано, сказано, сделано. И так в нашей семье появился шести сильный подвесной мотор «Стрела». С покупкой этого мотора началась подготовка к следующей грандиозной поездке на Волгу. Для меня эта поездка была особенной в первую очередь потому, что в ее подготовке я принимал самое активное участие. В путешествии участвовали 5 человек. Мой папа, мой двоюродный брат Володя, его отец дядя Лева и двоюродный брат моего папы дядя Юра. К этому времени берега Нижней Волги облюбовали уже многие сослуживцы моего папы из НИИВТ.

Моей задачей в подготовке было сколотить деревянный ящик для лодочного мотора, который решили отправить грузовым судном. Для начинающего столяра это был вызов. Ящик должен был быть очень крепким, поскольку помимо самого мотора туда должны были быть упакованы запасные части для него, инструменты для его возможного ремонта и многое другое. Колотил я это чудо зодчества целый месяц, но результат был позитивный. Ящик успешно перенес дорогу туда и обратно и еще долгое время стоял в сарае, напоминая о незабываемой поездке, которая для меня, впрочем, чуть-чуть не сорвалась.

Нельзя сказать, что я рос здоровым ребенком и это, несмотря на моё постоянное занятие спортом. Одна из проблем, которая мучила меня в подростковом возрасте — фурункулез. Только я успевал залечивать один чирей, как появлялся другой. Так было и перед поездкой.

Был разгар лета, и я был на каникулах в Фирсановке. В это же время на даче проживала и моя двоюродная бабушка Шура. У неё не было внуков и поэтому всё своё внимание она концентрировала на мне, ежедневно занимаясь моим лечением. Врачевала она меня травами, в которые глубоко верила. Но, к сожалению фурункулёз не отступал. И видя мои страдания, она была категорически против моей поездки на рыбалку… Однако папа не разделял ее точку зрения и, как оказалось, он был прав. Волжская вода и солнце быстро сделали свое дело и уже через три дня пребывания на реке мои болячки начали затягиваться, а через неделю исчезли совсем, оставив мне на память только шрамы.

И вот мои старания завершились успехом. Ящик был готов и отправлен заранее, малой скоростью теплоходом в Каменный Яр. Именно в это место мы и планировали нашу поездку в этот раз.

Каменный Яр — это село, которое расположено в 60-ти км выше по течению от Черного Яра. В этот раз ехали поездом. Дорогу практически не помню. С железнодорожного вокзала до пристани добрались часам к двенадцати дня, что позволило ещё засветло договориться об аренде лодки. Гордость нашей семьи, — лодка «Мечта» осталась дома, поскольку на неё нельзя было установить наш подвесной мотор. Лодка его просто не выдержала бы.

И вот лодка арендована и именно на ней мы планируем перебраться на место нашей будущей стоянки на острове Каменноярский, который расположен прямо напротив пристани Каменный Яр. Оставалось установить на лодку и завести наш мотор, приплывший грузовым судном двумя днями ранее в моём ящике.

Мотор «Стрела» нельзя было назвать «гордостью советского машиностроения». Когда мы распаковали ящик около пристани, взрослым потребовалось не менее часа, чтобы его оживить. Первым делом «полетела» полуавтоматическая система, предназначенная для запуска движка. Она была аккуратно демонтирована и отложена в сторону. Потом: менялись свечи; продувались жиклёры карбюратора; зачищались контакты системы зажигания и пр., и пр., и пр.

Вообще про советские лодочные моторы можно было бы написать целое эссе. И кое-что я напишу позднее.

Наконец мотор фыркнул, выплюнул черный дым и громко заурчал. Вещи были погружены, и мы двинулись в путь. Погода была тихая и солнечная. Волны на реке практически не было, — была легкая рябь. Переезд обещал быть спокойным. И тут выяснилось, что несмотря на то, что лодка была достаточно вместительной, наш скарб явно перегрузил её. Осадка лодки оказалась пугающей. До верхней части борта оставалось не более 10 см. Было желание вернуться, но русское авось перевесило. Чувства, пережитые при этой переправе, я сохранил на всю жизнь.

Когда мы отошли метров 200 от берега, на горизонте показался, идущий порожняком толкач. Это корабль, приспособленный для толкания перед собой барж. После него, пожалуй, были самые высокие волны. И мы попали на эти волны, еще не достигнув середины реки. Как наше утлое суденышко выдержало эту волновую атаку даже не представляю. Скажу одно — было страшно, очень страшно. Папа вовремя поставил лодку носом к набегающим волнам, как и следует делать в таких случаях, и наш баркас скрипя и визжа — выстоял. А поскольку мотор не был захлестнут волнами, мы продолжали строго держать курс под волну, что в конечном итоге и спасло нас от кораблекрушения, которое практически означало нашу смерть. Если у дюралевой лодки — «казанки», которую папа купил позднее, в носовой части имелась воздушная подушка, призванная держать лодку на плаву, даже при её перевороте, то эта лодка, хоть и была деревянной, ушла бы под воду под тяжестью мотора и груза, находящегося на ней. В общем в этот раз провидение было с нами, и мы успешно добрались до нашего острова.

Место для лагеря нашли быстро. Это была небольшая площадка, где-то 10×6 м на высоте 10 м над уровнем Волги. Кругом был песок. Ветвистые ивы накрывали площадку сверху. Оперативно разбили лагерь.

Наш лагерь состоял из двух брезентовых палаток и одного марлевого «бунгало», в котором жил, а вернее спал (насколько оно было мало) дядя Юра. Посередине располагался, сколоченный из досок стол и две скамейки. Роль одной из скамеек великолепно исполнял мой ящик, в котором, помимо лодочного мотора, были доставлены прочие нужные разности. В том числе и бензиновая плитка, на которой мы и начали готовить ужин. Ужин проходит быстро, за тем традиционное чаепитие и уставшие все идут спать.

Первое утро — время подготовки к рыбалке. Распаковываются снасти, вяжутся донки, оснащаются подпуска и спиннинги и т. д. Все спешат, надо успеть на вечернюю зорьку, а это в 4−5 часов вечера. Первым делом вяжутся «завозухи». Это ничто иное, как донка, но длинной 80−90 метров. Их нельзя было забросить и поэтому надо было завозить на лодке. Отсюда и «завозуха». Фирменным продуктом островитян был «подпуск». Это практически хорошо известный перемет. Перемет — это снасть, состоящая из основной лески, на которую привязывают поводки с крючками. На конце лески вешают груз. Длина перемета как правило 10 метров. Его ставят (пускают) по течению реки на глубине, привязывая одним концом к затопленному дереву. Хотя его можно ставить и с берега. Но в отличии от него в подпуске в полуметре от груза привязывали небольшой поплавок, как правило, это была винная пробка. Итак, снасти подготовлены. Теперь нужно поймать малька, на которого потом будет ловля. Разворачивается малявочник, на Волге — это маленький бредень. На отмели малька много. Папа и дядя Лева два раза заводят сетку и ведро полно. Следующий этап — установка «завозух» и подпуска на ночь. Общие задачи решены. Все берутся за свои снасти. Кто за спиннинг, кто за удочку. Я брался за спиннинг.

Остров, на котором мы остановились, был несколько километров в длину и пол километра в ширину. Кругом был песок. Раздолье для начинающего спиннингиста. И именно здесь я начал серьезно осваивать спиннинг. Сначала «бороды» были каждый третий заброс. Но я был упрям и в конце концов забросы становились успешнее. Пришла и первая поклевка, и первая рыба. Это был небольшой на 1,0 кг судак. Момент был незабываемым. Я и сейчас ощущаю этот восторг.

Наступает вечер. Темнеет быстро. Все собираются вокруг стола. Готовится ужин, потом кипятится чай. Чай с сушками или сухарями — нет ничего прекраснее и вкуснее чаепития на берегу волшебной реки Волги! Спать шли рано. Завтра в 4-е утра подъем. Зорька. Это не только лучшее время для ловли, но и удивительно красочное время на реке. Пробиваясь сквозь горизонт восходит солнце и водный мир оживает. Рыбалка могла быть разной: спиннинг, донка, удочка, кружки; как и рыба на которую охотились: щука, судак, жерех, окунь, лещ, сом, плотва и т. д., но важно было не упустить время, когда тает магия лунного света и пробивается солнечный.

Часов в 10−11 возвращались в лагерь. Дежурные начинали готовить обед, а остальные шли проверять «завозухи» и подпуск. Потом чистка пойманной рыбы или ее засолка. Причем маленькую рыбу, как правило, сопу, густеру или красноперку солили без потрошения, а крупную потрошили. Подготовленную рыбу густо засыпали специально привезенной с собой крупной солью (только крупной), потом клали в металлический бак под гнет. Бак тоже привезли с собой в моём ящике.

Отдельная песня — это копчение рыбы. Для копчения специально в НИИВТ был изготовлен пенал из нержавеющей стали, крышка которого выдвигалась и задвигалась горизонтально, а внутри на некоторой высоте от дна ящика фиксировалась решётка. На эту решётку и укладывалась рыба, предназначенная для копчения, а под неё клались небольшие деревянные чурочки. Чурочки желательно было делать из благородного дерева, но, к сожалению, вокруг росла одна ива. Поэтому в реке вылавливали «топляк» (полузатопленные бревна, плывущие по реке), сушили его и делали из него стружку

Для копчения, как правило, брали судака и окуня, реже жереха. Особенно хорош был окунь.

Где-то через неделю на пароходе в Каменный Яр приехали Мама с Сестрой. Их сразу привезли на остров, и мы снова были все вместе. Надо сказать, что отдыхать всей семьей мы ездили довольно часто.

Таковы были будни, а вернее праздники нашей рыбалки. Интересных эпизодов было очень много. Но если я начну их описывать это выльется в увесистый фолиант, поэтому ограничимся уже изложенным, тем более к описанию рыбалки мы еще вернемся.

Следует отметить, что после этой поездки папа решил купить и купил казанку, — дюралевую лодку Казанского завода. Эту легендарную лодку в разных модификациях выпускают до сих пор. Папа был счастлив. Но поскольку он никогда не останавливался на достигнутом, то мечты его простирались значительно дальше казанки. А именно, — он задумал построить катер, на котором по Волге и не только, могла бы путешествовать вся семья. Чертежи этого катера он нашел в журнале «Катера и яхты», который выписывал много лет. В журнале катер имел название «Садко», но он хотел назвать его «Мечта», да в этом он был постоянен. Это была шестиметровая яхта под лодочный мотор как минимум 20 лошадиных сил. Наш уже не подходил. На дворе был 1966 год.

Специально для вождения этого «корабля» он сдал экзамены и получил удостоверение судоводителя-любителя. Весь год он грезил его постройкой и готовился. Единственное, что его остановило — это невозможность приобрести место и обустроить стоянку такого катера в Москве. В те годы это было не просто, а практически и невозможно. В 1967 году он сделает еще одну попытку обзавестись своей «Мечтой». Будучи уже Директором КБПМ (Конструкторское бюро полупроводникового машиностроения) он решил обустроить туристическую базу своего предприятия на Верхней Волге, где-то в 180 км от Москвы. И на этой базе, что и следовало ожидать, он создает Эллинг — ангар и лодочную пристань. Там он и собирался хранить свою «Мечту». Но, ох уж это «но». Вскоре он был вынужден уйти с поста директора КБ. Это была большая несправедливость. Я глубоко уверен, он был достоин права занять пост Министра электронного машиностроения СССР, но уж по крайней мере пост директора одного из его крупных предприятий.

Папа вынужден был вернуться в свой родной НИИВТ и не расставался с ним до конца дней своих. Это было трудное для него время. Но надо знать моего отца. Он всегда говорил: «Самое главное в жизни — научиться держать удары». И он их держал.

Как я уже писал, рыбалка была его страстью, которая передалась и мне. Было еще много поездок на ловлю рыбы. Мы были: на Оке в районе Копаново; на озёрах в районе Белоомута; на Верхней Волге в районе Новомелково; на Красивой Мече недалеко от Лебедяни; на Сенежском озере и на Истринском водохранилище под Москвой. Ловили на Чёрном море и на Днестровском лимане. Были мы с папой и на зимней рыбалке на Можайском водохранилище. В общем, можно сказать, что рыбалка и я шли неразлучно все годы моего детства. Но, как оказалось, это была только увертюра.

В 6-ом классе мои родители решили приобщить меня к музыке. Для сего действа из стенного шкафа в коридоре был извлечен аккордеон с ярким названием «Красный партизан». Одновременно для занятий со мной был приглашен преподаватель. После трех месяцев кропотливой работы с вашим покорным слугой он изрек: «Да он научился играть мелодию „По долинам и по взгорьям“, но играет ее на мотив „Интернационала“». На этой печальной шутке и закончилась моя карьера аккордеониста. О чем, впрочем, я никогда не жалел, да и музыкальный бомонд тем более.

Шло время, я рос, росло и увлечение музыкой. У нас в классе на гитаре играло много ребят. Гитарой владели неплохо. Среди них выделялись Сашка Момет и мой друг Димка Филюшин. Оба обладали хорошим слухом и симпатичным голосом. Но если Сашка — это суть бардовские песни, то Димка уже в то время тяготел к рок-н-роллу. Вот у них я в основном учился играть на гитаре. Но принимая во внимание мои музыкальные способности, процесс шел не просто. Механически, первую сетку, так называемых «блатных аккордов», я выучил быстро. Эти аккорды достаточно универсальны и на них можно подобрать очень много песен. И я играл, играл самозабвенно, и постепенно пришла техника. И тут бы мне остановиться, памятуя сказанное моим учителем игры на аккордеоне «Красный партизан». Но я не услышал его слова и, — начал петь. Теперь то я понимаю, как мое пение воспринимали окружающие. Наверное, это можно охарактеризовать словами из популярной в наше время песни: «Ты пела так, что выли все собаки, а у соседа обвалился потолок». Но тогда я только удивлялся, почему никто не просит меня спеть.

Дома мое пение терпели. Более того, где-то в классе 8-ом мне купили шестиструнную гитару. Это был праздник. (Перед этим я играл на чужих).

Интересно, что моя хорошая знакомая Лена Шурыгина (о которой я писал ранее) еще в первый день нашего знакомства, в ходе беседы высказала мнение, что слух можно развить. И, наверно, это правда.

А тем временем я продолжал шлифовать технику игры на инструменте и конечно продолжал петь. Слушая гитаристов, которых в то время было огромное множество, я «слизывал» у них аккорды песен. Сам подбирать аккорды я как не умел, так толком и не умею сейчас. С годами стал петь потише и это, видимо, позволяет скрывать то, что я «лажаю на бемолях», как говорила другая моя знакомая, обладающая абсолютным слухом.

В последствии я стал пробовать писать песни на свои собственные стихи. Пара песен, на мой взгляд, получились очень даже ничего.

Позднее мое усердие, позволило мне относительно на равных (ну очень относительно) участвовать в гитарных посиделках, которые мы устраивали регулярно в Фирсановке в период моей работы в Зеленограде. В это время моими учителями игры стали Саня Любавский и Андрей Богза. Без их пения за фирсановским столом не обходилась практически не одна наша встреча, хотя в это время за этим столом не пел и не играл на гитаре, ну если только очень ленивый или очень пьяный.

Продолжаю играть я и сейчас, под настроение. У меня прекрасная гитара, подаренная мне в Польше моим другом Кшиштофом Зубером.

Финита ля комедия. Детство и отрочество закончились. Я — студент МИЭМ. Да я не прыгнул выше головы и не поступил в элитный ВУЗ, но с другой стороны, задача минимум была выполнена.

На первом общем собрании первокурсников нашего факультета было объявлено, что перед началом учебы мы едем на «картошку», на с/х работы в Подмосковье и первыми едут «квартирьеры». Квартирьеры в нашей ситуации — это добровольцы, которые едут обустраивать места будущего проживания студентов. Не трудно догадаться, что среди этого авангарда был и Ваш покорный слуга. Не буду скрывать, что вся эта поездка явилась для меня хорошей школой, с точки зрения знакомства с нашей деревенской действительностью и не только.

Было нас человек двадцать, и нашей задачей было — обустроить быт примерно 100 студентов нашего факультета. На все про все у нас было около недели. Цели были поставлены, и работа закипела. Колхоз выделил нам несколько больших пустых домов типа военных казарм. Их надо было привести в порядок. Мыли и красили полы и стены, завозили и устанавливали кровати, чистили туалеты, которые кстати были на улице, обустраивали столовую и кухню.

В первые же дни пребывания я встретился и подружился с ныне уже ушедшим в мир иной — Игорем Левитиным, которого быстро окрестили Гарик. Так у меня появился друг, с которым потом мы долгие годы шли по жизни вместе. И действо это длилось вплоть до моего первого отъезда в Варшаву в 1985 году. Гарик был теплым, добрым и отзывчивым человеком. Учился он, мягко сказать, неважно и после первого курса ушел в академический отпуск, симулируя радикулит. После «академки» вернулся на первый курс. Он жил в Подмосковье и поэтому часто оставался у нас дома, очень любил Фирсановку, многократно бывал на даче в студенческие годы и на наших фирсановских посиделках уже после института. Он любил мотоциклы, играл на гитаре, был членом факультетской агитбригады, имел много друзей, с которыми, к сожалению, медленно, но верно спивался. После возвращения в 1990 я уже с ним не встречался. Он спился… Последнее место его работы — грузчик на рынке. Пить он никогда не умел и не мог, но пил… Когда мы двигались по жизни вместе, мне удавалось в той или иной степени сдерживать его от чрезмерных возлияний, но как только наши дороги разошлись сдерживать его стало практически некому. Какое-то время его держала жена — Татьяна, но в конце концов и она вынуждена была капитулировать. У Гарика есть сын. Я встречался с ним несколько раз. Последний раз на похоронах Татьяны в 2018 году. Светлая ей память. Сын не похож на Гарика совсем. Он значительно жестче и прагматичнее. Об отце даже слышать ничего не хочет. Вот так и рвется связь времен.

Неделя пролетела быстро. «Лагерь» был обустроен. Студенты заехали и заселились. Быстро приступили к работе. Работа, как оказалось, была совершенно разная. Я не был романтиком физического труда и, когда представилась возможность заняться оформительской деятельностью, я сразу вызвался возглавить агитколлектив, задачей которого было — оформление мест «общественного пользования», таких как столовая и клуб. Тексты для лозунгов придумывал я, а рисовал плакаты и писал тексты — Виктор Лапунов. Но «праздник» длился недолго, а именно два дня. И уже на третий день пришлось начать работать «на земле». Но вот к этому, как показала практика, я был совершенно не готов.

В первый реально рабочий день я попал на зернохранилище. Оказалось, что зерно, перед тем как быть затоварено в мешки, должно было быть просушено. После просушки зерно попадало в лоток, по которому оно ссыпалось в мешок. Около этого лотка и стояла бригада из двух человек. Один наполнял мешок, второй стоял наготове. Мешок наполнялся где-то за 20 секунд. За это время уже наполненный мешок надо было оттащить метров на 10−20 и забросить его на 2-ой или 3-ий ряд в месте складирования (мешки ставили друг на друга), а потом вновь вернуться к лотку. Через час такого монотонного труда у меня начало рябить в глазах, а руки не переставая начали отбивать чечетку. Через два часа эти руки начали отказываться поднимать мешки, вес которых, кстати, был где-то в среднем 40 кг. И когда, обливаясь потом, я был уже готов упасть, объявили перерыв на 30 минут. Как я дотянул до обеда не помню, но сделал это из последних сил. После обеда ситуация повторилась. Этот ужас длился три дня. К концу третьего дня я понял, что дальше так продолжаться не может. И тут мне повезло.

Руководство нашего отряда решило организовать танцы. Этот шанс я не упустил. Первым среди организаторов конечно был я. Уже наработанные связи в местном клубе позволили достать аппаратуру и катушечный магнитофон «Яуза». Пару кассет, как оказалось, привез Витька Лапунов. Сдвинули столы в столовой и танцы состоялись. Но время неумолимо, день «отдыха» пролетел быстро. И, к сожалению, впереди меня ждало новое, не менее тяжкое испытание.

Я удивился, но мое «теплое» место на зерносушилке было уже занято. По разнарядке я попал на «комбикорм» (корм для животноводства). Нас привезли на железнодорожную ветку, где, как выяснилось, стояли вагоны, загруженные рассыпным комбикормом. Нужно было затарить его в мешки и погрузить на грузовой автомобиль. Затаривали большим металлическим совком. Пыль стояла столбом. Дышать было трудно. Ноги подкашивались, я задыхался. Мешки требовали набивать килограмм под 50. Этот ад длился часа три. По дороге назад я уже начал думать, как вернуться на старое место работы. Разгрузка длилась часа 1,5 и была менее утомительной, но на ногах я уже практически не стоял. Вид у меня был жалкий. С головы до ног я весь был в комбикорме. День явно не удался. Весь вечер я мог только лежать не шевелясь. Надо было что-то делать. Мне снова повезло.

Выбыл из строя студент, который заменил меня на сушилке, и я успел занять его место. Теперь работа казалось мне праздником. В этот же день во время перерыва я зашел в соседний ангар, где располагался небольшой агрегат, который собирал с пола остатки зерна. Агрегат состоял из двух небольших транспортеров. Рядом с ним стоял полноватый широко улыбающийся парень, источающий нескрываемое удовлетворение, граничащее с трудно скрываемой радостью. Ничего не оставалось, как спросить его о причине этой радости. Его улыбка стала еще шире, и он показал пальцем на зубчатое колесо, с которого соскочила цепь. «Простой» подкупающе ответил он. Позже он познакомил меня с тем, как реализуется проект «диверсия». Реализация была незамысловата. Он вставлял небольшой прут в нижнюю часть транспортера. Этот прут доходя до верхней части сбрасывал ведущую цепь с зубчатой шестеренки. Позднее он стал одним из моих близких друзей, с которым мы идем по жизни вот уже более 50 лет. Зовут моего друга Андрей Ковальчук. Романтик с прекрасным чувством юмора, он всегда являлся украшением любой компании. Да, он во многом не такой как все. Да, он часто выдавал желаемое за действительное. Да, он очень любит выпить, и это ему очень мешает по жизни. Да, он достаточно ленив и это ему тоже не помогает. Но для меня всегда было важно другое. Андрей эрудированный, позитивный, добродушный, никогда никого не обижающий человек. Он всегда был «открыт вселенной», являлся тем редким человек, рядом с которым я всегда чувствовал себя очень комфортно. Очень жаль, что он не смог полностью раскрыть свои способности. Вне всякого сомнения, он вовремя ушел из нашего, излишне перегруженного наукой, ВУЗа, и мне кажется, что Пищевой институт, в который он перешёл, — был его предназначением. Он несомненно не ординарный и творческий во всех отношениях человек. А место артиста, как известно, в «буфете». Сколько было выпито и спето в этом «буфете». Это было незабываемое время, и я хочу, чтобы мой Друг знал, что он мне очень близок и дорог.

Мы продолжали трудиться в колхозе на наших «боевых постах». Вечерами много пили и пели. Знакомились. Именно в это время начала формироваться наша пятерка: Сашка Карязин, Игорь Афанасьев, Галка Малахова, Галка Суровицкая и Я. Наша дружба, которая начиналась в это время, прошла испытание временем и, в той или иной мере, мы общаемся до сих пор. Ну, а что касается студенческой жизни, то мы провели ее вместе. Вместе отдыхали, вместе учились, вместе путешествовали. Это было прекрасное время и его описание еще впереди.

Но всё когда-нибудь заканчивается. Закончилась и наша первая «картошка». Пора было возвращаться и приступать к учебе. Первый семестр оказался укороченным, поэтому быстротечным. Знания, полученные в ходе подготовки к поступлению в институт, позволили мне пройти испытания этого семестра безболезненно. Более того, его итоговые экзамены я сдал на отлично. Из полученного результата я сделал важный для себя вывод. Ничто в жизни не проходит бесследно и вложенные усилия, рано или поздно, дадут результат.

Однако не всем удалось закончить первую сессию успешно. Пять человек из нашей группы были отчислены, а всего в группе было 25 студентов.

Оставшиеся «в строю» решили собраться и отметить приход нового 1971 года у нашей одногруппницы — Татьяны Мисютиной, живущей в г. Фрязино. Это 20 км от Москвы. Вообще в МИЭМе не было своего общежития и поэтому учились у нас только студенты из Москвы и Подмосковья.

Эта первая студенческая новогодняя ночь отметилась не только радостью встреч с друзьями и подругами, не только дружеской попойкой, но и восторгом от прослушивания альбома The Beatles «The SGT Pepper’s Lonely Hearts Club Band». Да, в эту волшебную, во всех отношениях ночь, в моих руках реально был диск The Beatles. Той группы, которую я слушал когда-то в школе на катушечном магнитофоне «Дзинтарис». И тогда я мог об этом только мечтать. Так что-же произошло в моей жизни за короткий промежуток времени с октября по декабрь 1970 года, что позволило осуществить эту мечту и окончательно определило мои музыкальные приоритеты и дало начало моему роману с рок-н-роллом? А вот что…

С другом моим Филюшиным и после окончания школы мы много времени проводили вместе. Объединяло нас многое: общность интересов и взглядов, любовь к девушкам, игра в футбол и в карты, музицирование на гитаре, коллекционирование (марки, значки и др.), танцы, но и конечно безудержная страсть к музыке. Мы и в старших классах школы слушали практически всю зарубежную музыку, которая издавалась на пластинках в СССР. Но «железный занавес», висевший на границах нашей страны, серьёзно ограничивал возможности знакомства с рок музыкой того времени. В нашем случае прорыв этого «занавеса» произошел как раз в октябре- начале ноября 1970 года в период первого семестра института. И происходило это так…

Однажды в метро мы с Димкой встретили и познакомились с очень красивой девушкой. Только позднее я понял, что тогда в метро судьба свела нас с простой советской девушкой «легкого поведения». Мы пригласили ее в кино. Ну да, а куда еще мы могли тогда ее пригласить. До сих пор ума не приложу, почему она согласилась. Наверное, ждала продолжения… Встреча состоялась через несколько дней на выходе со станции метро «Краснопресненская», рядом с которой находился кинотеатр «Баррикады», куда мы собирались пойти. При дневном свете девушка оказалась воистину красавицей и поэтому сейчас я не удивляюсь, что вслед за ней к нам подошел молодой человек лет тридцати. Сейчас я пытаюсь воссоздать его образ, но тщетно, он постоянно ускользает от меня. Однако кое-что мне всё-таки удается припомнить. На вид ему было лет 30. Он был небольшого роста, щуплого телосложения, с достаточно симпатичным, но изрядно потрёпанным лицом. Его черты не врезались мне в память наверно ещё и потому, что я не смотрел на него, я его слушал. Голос у него был негромкий мягкий, но всё проникающий. Он представился — «Вилик». Затем извинился за доставляемые неудобства и сообщил, что не может отказаться от знакомства с красивой женщиной. «Вилик», — сообщил незнакомец теперь уже обращаясь к нашей знакомой. Далее он пригласил ее в гости послушать рок-н-ролл и протянул бумажку, как потом оказалось с номером телефона. «Довольно бестактно», — ответила наша гостья, но записку взяла. Ситуация становилась все более нелепой. И в этот момент Вилик неожиданно обратился к нам с Дмитрием и предложил, если мы интересуемся музыкой, брать у него пластинки для прослушивания на два дня за два рубля. Мы потеряли дар речи, а он сунул нам такую же бумажку с телефоном и распрощался. После этого события наше рандеву превратилось в чистую формальность. В кино конечно мы сходили. Но наша девушка, имени которой я не помню, явно ждавшая продолжения, оказалась крайне разочарована. Его не было. На прощание она измерила нас таким взглядом, от которого нам стало не по себе. Но все это уже не имело никакого значения.

И здесь следует отметить, что и сегодня, попадая на станцию «Краснопресненская», я с трепетом прохожу мимо колонны на выходе из метро, где в тот далёкий вечер происходила сакральная для меня встреча, посылая наилучшие пожелания радости и счастья всем участникам того таинства.

Через два дня мы созвонились с Виликом. Он подтвердил свое предложение, и мы договорились о встрече у него дома. Наш новый знакомый жил около метро «Юго-западная». Как мы выяснили потом, его отец купил ему однокомнатную кооперативную квартиру в новостройке. Квартира была небольшая и полупустая. В комнате бросались в глаза только три вещи: раскладушка, стул и, — вертушка (проигрыватель виниловых пластинок). Вертушка, от одного взгляда на это произведение искусства у нас с Митричем захватило дух. В проигрыватель можно было загрузить пять пластинок сразу. Каждый из последующих дисков начинал проигрываться после окончания предыдущего. Это чудо произведено было фирмой JVC. Принимая во внимание, что у нас с другом не было никакой вертушки и мы брали ее на прокат у моей соседки, и что этот аппарат трудно было вообще назвать нормальной вертушкой, тем более сравнивать ее с той, на которую мы смотрели, невозможно описать тот восторг, граничащий с завистью, который мы испытали. Не успели мы прийти в себя от увиденного, как хозяин достал из-под раскладушки альбом, который, как оказалось потом, стал эталонным для меня и моего друга на всю оставшуюся нашу рок-н-рольную жизнь, и небрежным движением передал его нам. До сих пор чувствую с каким трепетом мы держали пластинку в руках, ведь это был наш первый диск и не просто диск — это был «Led Zeppеlin II». И несмотря на то, что с Димкой мы давно не общаемся, я уверен, что это чувство, испытанное тогда в далеком 1970 году, до сих пор незримо связывает нас. И я убеждён будет связывать до конца дней наших, как бы пафосно это не звучало. Мы одной рок-н-рольной крови, и я обнимаю моего друга через годы и расстояния.

Наверняка, с точки зрения сегодняшнего 18-летнего парня, мы выглядели наивными, странными и излишне восторженными, но тогда мы открывали для себя новый, ни на что не похожий мир рок-н-ролла, в котором живем до сих пор.

Первый визит в полупустую квартиру Вилика был коротким. Мы передали нашему новому другу 2 рубля, а он нам заветный диск. Диск он дал без конверта, видимо для того, чтобы у нас не было соблазна не вернуть альбом. И не мудрено. Цена «Led Zeppilin II» на черном рынке в то время равнялась моей стипендии за полгода.

Как на крыльях летели мы домой, чтобы «вкусить запретный плод». И вот мы дома. Ставим пластинку на проигрыватель и замираем. «Whole Lotta Love» звучит адски… Мы переглядываемся. Что-то не так. Это ни на что не похоже. Это не то, что мы ожидали услышать. Они даже не смогут это повторить… Нас обманули, — проносится в наших головах. Два рубля тоже деньги, как говаривал наш друг Андрюха Ковальчук. Ожидание… Может быть второй трек? Звучит «What is and What Should Never Be» — композиция с рваным ритмом озадачивает нас еще больше. Начало нам более-менее понятно, а дальше опять «забой». Следующая «The Lemon Song» окончательно дурманит голову перепадами музыкального настроения и ритма. Это ни на что не похоже или наоборот похоже ни на что. Дальше все как в тумане. Мы докатываемся до последней композиции и ничего не можем понять, где мы, — то ли на небе, то ли в аду. Понятно только одно — это переворачивает наше представление о музыке. Мы слушаем альбом еще и еще раз и что-то необъяснимое начинает просыпаться в нашей душе. Музыка проникает в каждую клетку нашего физического тела и вот мы уже живем внутри альбома, мы двигаемся в нем, рассматриваем каждую композицию как картину, — и этот вернисаж поглощает и порабощает нас. Так мы и живем до сих пор в его объятиях. И не только мы, но и 90% почитателей рок-н-ролла. Проходят годы, меняются мода и стили, а он так и парит на музыкальном небосводе, этот Свинцовый Дирижабль, своими прожекторами озаряя светлый путь хард-рока. И сегодня, короткими летними ночами 2020, пролистывая музыкальные страницы этого альбома, я благодарю судьбу, которая научила меня слушать и слышать музыку.

Итак, наша музыкальная одиссея началась. Через два дня мы вновь стучались в дверь нашего музыкального гуру. Возвращая диск, мы тогда так до конца не осознавали, что произошло и не разобрались в своих эмоциях. Осознание и непреходящий восторг, — пришли позднее. А в тот день нас ждала новая музыкальная встреча, значимость которой была не менее знаковой. Нам был предложен недавно вышедший альбом группы «Deep Purple» — «In Rock». Немного отвлекаясь, следует отметить, что «Deep Purple in Rock» также, как и «Led Zeppilin II», является одним из бриллиантов в короне рок-н-рола.

Теперь Вы можете представить, каково это было для нас в течение недели встретиться с этим рок-н-рольным сиянием. Нельзя сказать, что «In Rock» дался нам просто, но, во-первых, он не вызвал у нас шока, а во-вторых, мы уже были готовы слышать и воспринимать хард-рок и поэтому «въехали» в музыку «Deep Purple» достаточно быстро, тем более чеканный ритм композиций альбома ухо слушателя воспринимало практически сразу. Уже первый трек — «Speed King» сшибает с ног и заводит. Композиция начинается с сумбурной импровизации Блэкмора на гитаре. Затем шел обманчиво спокойный орган Лорда, после чего внезапно взрывалось истошным визгом Гиллана и далее уже несется на всех порах. Композиция поражала своей энергетикой. Следующий хит — «In to The Fire». Жесткий напор клавишных, баса, ударных, мощный запоминающийся гитарный рифф плюс давление вокала на грани срыва. Все это приводило в неописуемый восторг. И наконец — «Child in Time», композиция вне всякого сомнения входящая в золотой фонд хард-рока наряду с «July Morning» — «Uriah Heep», «Bohemian Rhapsody» — «Qween» и «Stairway to Heaven» — «Led Zeppеlin», но все они будут написаны позднее.

«Child in Time» имеет все черты эпической композиции: большая продолжительность (более 10 минут), соединение разных музыкальных стилей и техник, нетривиальная структура, с ярко выделенными кульминационными и переходными частями, глубокое отражение сюжета песни в ее музыке и структуре. Композиция особенно поражает выдающимся вокальным исполнением Гиллана. Можно с уверенностью сказать, что в тот далекий осенний день 1970 года мы слушали легендарный альбом на все времена, который и до сих пор не потерял свою музыкальную актуальность и вызывает у нас не меньший восторг, чем в день его первого прослушивания.

Мой рассказ о первых днях общения с Виликом был бы не исчерпывающим, если бы я не дополнил его описанием гениального альбома «Abbey Road», а именно его мы взяли третьим у нашего нового друга. Поскольку с произведениями «The Beatles» мы были знакомы задолго до этого, музыка альбома была принята нами без каких-либо вопросов и сомнений. Скажу сразу — альбом покорил нас с первого прослушивания, даже не так, с первого взгляда на обложку. Каждая композиция на «Abbey Road» настоящий шедевр, каждая чем-то особенна, каждая без преувеличения, — на все времена. Все они заслуживают пристального внимания и вдумчивого прослушивания. Предоставляю эту возможность тебе, дорогой мой читатель, поскольку никакими словами мне не удастся передать то восхищение и ликование (упоение), которое мы испытали после знакомства с этим монументальным музыкальным произведением, культовым альбомом «Abbey Road». Общепризнано, что эта пластинка является самым зрелым произведением ливерпульской четверки, не только в дискографии группы, но и одним из самых значимых событий во всей музыке ХХ века. К сожалению альбом «Abbey Road» — стал практически последним творением группы.

Вот такими были наши первые встречи с шедеврами рок-н-рола. Как оказалось, началом долгого романтичного путешествия длинною в жизнь.

Но не музыкой единой. Первый год в любом ВУЗе — это непростое испытание и далеко не каждый его выдерживает. И что интересно, успешно проходят рубеж первых экзаменационных сессий не столько самые способные, сколько самые усидчивые. В этом я убедился на примере результатов первых институтских экзаменов. По их итогам из института вылетели весьма одаренные, но не способные или не желающие кропотливо трудиться, ребята. Так после первого года были отчислены из МИФИ трое из четырех моих, без сомнения, одарённых друзей по вечерней школе при МИФИ. Да они легко поступили в ВУЗ, но испытание усидчивостью не выдержали.

Как я уже писал ранее, мне экзамены первого семестра дались достаточно просто. Сказалась моя интенсивная подготовка к вступительным экзаменам в институт. Подготовка была настолько серьёзной, что она позволила мне сдать сессию на «отлично». Семья была в восторге. Особенно рад был Папа и на радостях предложил мне полететь в Абхазию на короткие студенческие каникулы. Почему предложение касалось Абхазии, судить не берусь. Мама была в шоке. Мальчика одного, зимой в «страшную Абхазию». Но с Папой спорить не решилась.

Все происходило стремительно, уже через час, после принятия решения о моём путешествии, мы вдвоем с папой выходили из дома, через два — мы уже были на Аэровокзале на метро Аэропорт. В то время от Аэровокзала ходили автобусы в аэропорты Москвы. Там был куплен билет по маршруту Москва — Сухуми. Через три часа автобус уже вез меня в аэропорт, по-моему, это был «Внуково».

В Москве в этот зимний январский вечер 1971 года стоял крепкий морозец и шел легкий пушистый снег. Дорогу в аэропорт, сам аэропорт и перелет практически не помню. Видимо очень волновался и был целиком поглощен мыслями о скорой встрече с южным городом зимой. И если сегодня мои волнения выглядят смешно, то в то далекое время, такие поездки были чем-то экзотическим. Мне тогда было 17 лет.

И вот я в Сухуми. Хорошо помню, как я схожу по трапу самолета на залитую солнцем абхазскую землю. Меня поражает зеленая трава вокруг, пальмы и +15 градусов тепла. Далее в памяти всплывает эпизод, как я иду вдоль берега моря в сторону центра города, где располагаются центральные гостиницы «Абхазия» и «Рица». Вместе со мной идет эффектная блондинка, идет одна, что немало меня удивляет, но еще больше меня удивила ситуация, когда для нее находят номер в главной, по тем временам, гостинице «Рица», а мне в заселении отказывают. Тогда для меня так и осталось загадкой, что делала зимой на южном берегу эта «молодая красивая, белая». Сейчас понимаю больше …

Тогда же задумываться над этим было некогда. Немного удивленный и обескураженный я вышел на улицу и уткнулся в застекленную беседку, в которой молодой парень на песке, в турке готовил кофе. Такого я никогда не видел. Решил попробовать, — понравилось. С тех пор я каждое утро пил этот чудесный кофе и до сих пор помню этот восхитительный вкус.

Выпив кофе и сделав еще несколько шагов, я оказался у входа в гостиницу «Абхазия», которая располагалась прямо напротив «Рицы». Здесь мне повезло больше и я стал счастливым обладателем койки с тумбочкой в просторном семиместном номере с балконом и видом на море, а до моря было около 100 метров. Выйдя на балкон, я вспомнил слова С. Есенина, сказанные им во время посещения Сухуми в 1925 году: «Друг мой! Это великолепно, очаровательно, это сказка наяву. Абхазия подобна Эдему, но жить должны здесь не праведники, а только поэты. Воспеть бы Абхазию.» Вот в эту сказку, в самый центр маленького островка влажных субтропиков нашей страны я и попал в январе 1971 года.

Когда мой Папа провожал меня на Аэровокзале в Москве он пожелал мне доброго пути и дал только один совет. Он сказал: «Считай, что ты едешь в другую страну со своим укладом жизни, своими традициями и привычками. Будь сдержан и корректен, не спорь, старайся быть лояльным, даже если не согласен не возражай, уходи от конфликта», и улыбнулся мне в след. Он мудр был, — мой дорогой Папа. И будущие события подтвердили его мудрость.

Итак, я сижу на своей койке в семиместном номере гостиницы и оглядываюсь вокруг на своих соседей. А посмотреть было на что. Номер был не укомплектован. Его населяли, помимо меня, еще 4 постояльца. Состав их был интересным. А именно: пожилой абхазец, молодой грузин, пожилой украинец и армянин моего возраста, в общем интернационал. И что интересно, за время моего проживания в гостинице, с учетом ротации проживающих, национальный вопрос, не говоря уже о конфликтах на этой почве, ни разу не возникал. Зато за это время я услышал много интересных ночных рассказов. Один из них я хотел бы предоставить Вашему вниманию. Повествование, как правило, начиналось поздним вечером, когда все укладывались спать. Не стал исключением и этот случай.

В этот раз рассказчиком выступил пожилой абхазец. На вид ему было за 60-т. Он был сухумцем и почему он жил в гостинице для меня до сих пор остается загадкой. По-русски он говорил плохо, даже очень плохо, особенно когда волновался. А волнение сопутствовало ему на протяжении всего рассказа. Поэтому слушателям ничего не оставалось как слушать его затаив дыхание, чтобы не потерять нить рассказа. А повествование его было об эпизоде, который случился с рассказчиком в конце войны, в апреле 1945 года в Германии, в небольшом городе, к которому с двух сторон подошли советские и американские войска. Наш герой и его товарищ были посланы на разведку в пылающие развалины, которые спешно покидали немцы. В ходе разведки они наткнулись на чудом сохранившийся банк, в котором немцы подготовили к отправке несколько сейфов с драгоценностями и валютой, но вывести видимо не успели. В этот момент повесть прерывалась тяжелыми вздохами. Сейфы конечно было не унести, да и куда их денешь. Нужен был мешок, который можно быстро закопать, пометив место. И наш герой был послан товарищем на поиск такого мешка. Он отсутствовал минут 15−20. Когда же он вернулся обратно банк был окружен передовым отрядом американцев. Товарищ сидел рядом с банком. Американцы же грузили сейфы на подогнанный грузовик. «А счастье было так близко», — говорил сосед чуть не плача и так горько, что мы невольно выражали ему сочувствие.

На следующую ночь эстафету подхватил украинец. Его военный рассказ был очень эмоциональным и не менее «трагичным». Если в вкратце, он закопал в Германии в лесу около пятидесяти золотых часов. Он прекрасно помнит место нахождения его клада, но по понятным обстоятельствам, до сих пор не может попасть в Западную Европу. Да, действительно, выехать в Европу в то время простому советскому труженику, было весьма проблематично. На границе «висел железный занавес».

В общем, долгими зимними вечерами нам, обитателям номера в сухумской гостинице, было не скучно, поскольку каждый из проживающих стремился поделиться наболевшим.

Уже на следующий день моего пребывания я близко познакомился с молодым армянином, жившем на соседней койке. Моего соседа и нового друга звали Рудик. Он был студентом первого курса института из Еревана. Открытый и доброжелательный парень сразу вызвал мою симпатию. Пару дней мы беззаботно проводили время в ничего не делании и за это время досконально успели изучить чудесный город Сухуми. На третий день к нам присоединился еще один наш сосед, молодой грузин Гоги. Это был весёлый парень лет двадцати. Наш новый приятель сразу предложил «обмыть» знакомство. Мы, не без колебаний, согласились и пошли в кафе на открытом воздухе, которое располагалось в двух шагах от нашей гостиницы. На правах хозяина угощал он. Угощение это состояло из пяти бутылок белого грузинского вина «Саэро», небольшого блюда с сыром и зеленью, трех салатов из помидор и огурцов и тарелки свежего белого хлеба.

Нельзя сказать, что до этого дня я не пил алкоголя. В общем это было несколько раз. С друзьями после окончания физмат школы, один раз в школьном походе, ещё раз с другом моим Филюшиным у него на даче и наконец, с однокурсниками на картошке, — ну вот, пожалуй, и все. Другими словами, определенный опыт в возлиянии у меня несомненно был и, как оказалось, он мне очень пригодился.

Вернёмся к столу. Без тостов не пили. Грузины вообще без тостов не пьют. Вина было настолько много, что вскоре мы «утонули» в произнесенных тостах. На исходе четвертой бутылки я понял, что больше пить не могу. Но тосты продолжались, однако, памятуя совет папы, не перечить «хозяевам», я продолжал возлияние. Но всему приходит конец. Пришел конец и моим алкогольным возможностям, и я решил медленно сползти со стула под стол. Как не странно, но это помогло. Меня шутя (как мне показалось) обозвали слабаком, но застолье закончили. Как чувствовал себя Рудик не знаю. Я же, с трудом поднявшись, побрел в сторону моря. Зайдя по дороге в туалет, что было крайне необходимо, я добрался наконец до береговой полосы, где и упал в изнеможении. Сколько я провалялся на берегу не помню. Придя в себя, я присел и оглянулся. Галечный пляж был пустынным. Солнце садилось за горизонт. Я встал и двинулся в сторону гостиницы. День был на исходе…

Ещё много интересного, поучительного и познавательного сопровождало меня во время этого удивительного путешествия. Я открывал новый для себя мир влажных субтропиков, новую культуру Кавказа, другими словами, встречался с неизведанным. И всё это уместилось в очень короткий промежуток времени, который, к сожалению, быстро закончился. Горько опечаленный я покидал этот благодатный край незабываемых морских закатов, вечно зелёной растительности и мандариновых рощ. Я уезжал, но обещал вернуться. И я сдержал слово. Но это уже совсем другая история…

Я смотрю в панорамное окно моего номера в санатории «Золотой колос» в Сочи. За окном поздняя осень — 7 ноября 2022 года. Насколько видно глазу передо мною Черное море, которое я называю прудом. Сам не знаю почему. В прибрежной части тренируются яхтсмены. Их парусники мелким бисером рассыпаны по водной глади. Картинка завораживает, и я с радостью невольно берусь за перо.

Вот уже больше месяца как я в Большом Сочи. Большом, потому что есть Сочи, Хоста, Кудепста, Мацеста и наконец Адлер. Месяц я прожил в Хосте. В этом городке я был, когда мне было лет 10−11 и сейчас я решил замкнуть круг. Вообще я люблю замыкать круги, возвращаясь туда, где был много лет назад, — это интересно. Сначала я снимал апартаменты в отеле «Хоста», это старая, но недавно отремонтированная гостиница на самом берегу реки Хоста, в полукилометре от моря. Прожив там две недели, я переехал в санаторий «Мыс Видный», принадлежащий РЖД. Следует отметить, что в Сочи все больше ведомственных санаториев. Территория санатория состоит из 2-х частей. Главная расположена на берегу моря, а второстепенная, — на берегу все той же реки Хоста в километре от моря. Номер мой был невелик, где-то метров 15−17 с балконом, выходящим на горы, которые начинались практически в 100 метрах от него. Это наводило на размышления и потягивая виски я погружался в воспоминания. Наверно нет ни одного близкого мне человека, за которого бы я не выпил в это время. А время это длилось 10 дней. Погода стояла отличная и практически каждый день я ходил на море. Дорога к морю проходила по берегу реки, где во множестве проживали бомжи и собаки. И те, и другие совершенно адекватные и ненавязчивые. 10 дней пролетели быстро и вот я в «Золотом колосе». За окном разноцветные яхты продолжают бороздить прибрежный морской простор, а я возвращаюсь в начало 1971 года. «Картошка» осени 1970 года сдвинула сроки экзаменов и соответственно начало второго семестра к 20-м числам января. К этому времени я уже успел вернуться из Сухуми.

Начало 1971 года — это время развития дружбы шестерых студентов второй группы факультета ПЭМ (Полупроводникового и электровакуумного машиностроения). Напомню, что это были Андрей Ковальчук (Боцман), Игорь Афанасьев, Сашка Карязин, Галка Суровицкая, Галка Малахова и ваш покорный слуга. Очень часто в этот тесный круг попадали Игорь Левитин (Гарик) и мой старый добрый друг — Димка Филюшин, с которым нас неразрывно помимо прочего связал Рок-н-ролл. Мы продолжали наши эскапады к Вилику, но все чаще задумывались о покупке собственной пластинки и о выходе с ней на «пятак». Пятаком в это время называлась площадка, на которой происходил обмен и продажа дисков. Следует пояснить, что в музыкальных магазинах в продаже практически не было дисков рок-групп, как зарубежных так, впрочем, и наших. А они были. Только сейчас я узнаю о рок-н-рольных первопроходцах в СССР, группах: «Сокол», Скифы, Славяне. Мы же с Димкой застали только вторую волну музыкантов: группы Скоморохи, Рубиновая Атака, Удачное приобретение, Оловянные солдатики.

Первый пятак располагался в парке рядом с метро Ленинские горы. Выглядело это так. Люди прогуливались по парку с портфелями. Наличие портфеля и говорило о том, что у человека есть «товар». Виниловый диск можно было безопасно спрятать только во внушительный портфель. Пересекаясь, торговцы обменивались информацией об имеющихся на продажу или на обмен дисках. Далее они удалялись в укромный уголок сада, где и происходила операция обмена, либо продажи.

В последствии «пятак» переехал к ГУМу (Государственный универсальный магазин), т. е. практически на Красную площадь. Под одной из арок магазина ведущей к отделу музыкальной фирмы Мелодия, практически единственной фонографической фирмы в СССР, и «тусовались» продавцы рок-н-рольных новинок. Схема была та же, что и на Ленинских горах. Только места было значительно меньше. Этот «пятак» просуществовал все 70-е. Именно здесь произошла судьбоносная встреча с Сергеем Каменцевым, ставшим моим близким другом, коим он является по сей день. Да продлятся его годы. Здесь же произошла встреча с Юркой Рябцевым, которая позволила возродить наше школьное знакомство, которое переросло в крепкую дружбу. Т. е. место для меня знаковое и как знать имел бы я двух моих дорогих друзей ни будь этого места, рядом со Спасской башней Кремля. Кто знает, кто знает…

Важно отметить, что рок-н-ролл в то время объединял людей. Объединил он и нас. И хотя мы были и остаемся очень разными, рок-н-ролл надолго связал наши судьбы и в каком-то смысле определил наше будущее расставив жизненные приоритеты как бы пафосно это не звучало.

Где-то через год все большую популярность начал приобретать пятак на Калининском проспекте (ныне Новый Арбат). Рядом с магазином Мелодия. Потом еще был пятак в сквере за кинотеатром Россия. Кочевали пятаки, и кочевали вместе с ними.

Черный рынок, а именно таким и был ранок западных дисков, всегда связан с обманом продавцов и покупателей и произволом милиции. Обрезали обложки дисков, переклеивали лейблы на дисках, подсовывали денежные «куклы», забирали пластинки силой. На Калининском проспекте Сашка Карязин попал в отделение Милиции. Ему дали уйти, но пластинки остались у «блюстителей порядка». Так они зарабатывали. Нас с Димкой Филюшиным ограбил в подъезде. Забрали диск группы The BloodRock. Мы так и не успели его послушать. Но несмотря на то, что путь был тернист, мы продолжали наслаждаться нашим рок-н-рольным блаженством.

В середине второго семестра родители купили мне стерео проигрыватель для виниловых дисков (вертушка) — Аккорд стоимостью 99 рублей. Это четыре мои стипендии. Вертушка была очень скромной, но она была. Следует отметить, что до этого «волшебного» момента я брал вертушку напрокат у моей соседки через стенку Гальки Ревякиной (никогда не мог запомнить ее фамилию). Этот проигрыватель был старый и не выдерживал никакой критики, но он давал возможность записывать на магнитофон появляющиеся у меня диски. Магнитофоном же был старенький Дзинтарс. Да, да тот Дзинтарс, на котором я когда-то слушал The Beatles. В общем, восторгу моему не было предела.

Студенческая жизнь второго семестра текла достаточно спокойно и размерено. Поверив в свою исключительность, я сбросил обороты моего внутреннего механизма, который отвечал за трудолюбие и усидчивость. Другими словами, я перестал заниматься регулярно и много, так, как это было ранее. Стал прогуливать лекции, перестал постоянно писать конспекты. Начал пить пиво с сотоварищами, благо среди студентов их всегда много. Да и пивных вокруг главного корпуса на Большом вузовском переулке, как и около филиала, располагавшегося недалеко от метро Павелецкая, было немало.

Из вышесказанного не следует, что я вовсе забросил учебу. Конечно нет. Это бы не позволило почти с отличием закончить и второй семестр. Но повторить успех первого семестра мне не удалось. Я получил первую четверку на экзамене по начертательной геометрии. Это был конец надежды на повышенную стипендию, которую давали за отличную сдачу экзаменов в трех семестрах. Я сделал попытку выкрутиться. Сходил к декану и попросил о пересдаче экзамена. На что получил ответ, что пересдать я конечно могу, но даже при отличной сдаче стипендии не получу. Все стало ясно. Мой роман с учебой заканчивался. Приоритеты менялись. Гульбарий уже открыл для меня свои широкие объятья. Наступила студенческая вольница.

В конце второго семестра мы с другом Афанасьевым увидели на доске объявление о наборе в летнюю водно-моторную секцию в МИЭМовский спортивный студенческий лагерь на Рузском водохранилище рядом с деревней Шульгино. Долго мы не раздумывали и записались. Почему отказался Сашка Карязин не помню. Надо бы выяснить.

Итак, экзамены позади, и мы отправляемся в Лагерь.

Территория лагеря была достаточно большой, чтобы на ней свободно разместились с десяток одноэтажных домиков для двух семей, палаточный лагерь состоящий где-то из 20-ти армейских палаток с деревянным полом на 8 коек, столовая с прилегающим к ней небольшим клубом, спортивные площадки с полноразмерным футбольным полем ну и конечно сам эллинг — строение для хранения и ремонта лодочных средств. Так называлась и наша водно-моторная секция. Секция располагала большим флотом, что было огромной редкостью для учебных заведений того времени. Достаточно сказать, что в составе флотилии были: катер- люкс «Нева-С» (шесть метров в длину) и два спортивных скутера. Секция «Эллинг» существовала давно и имела к тому времени сплоченный коллектив, в который нам предстояло влиться, что как оказалось было не просто. Новичков в любом устоявшемся коллективе мягко сказать не долюбливают. Нас тоже не целовали в засос. Мыть, убирать, красить, дежурить спасателем — вот основная наша деятельность в первое время. Обучать вождению нас не спешили и к катерам не допускали. И как показало будущее, правильно делали. Оказалось, управлять катером с рулевым управлением не так-то просто. В общем «дров наломали» мы немало. Именно там я научился кататься на водных лыжах по зеркальной глади вечернего Рузского водохранилища. Эти ощущения я помню до сих пор. Здесь же я впервые сел в байдарку. Путешествия на ней по окрестностям погружался в созерцание божественной береговой природы водохранилища. Надо сказать, что Рузское одно из самых красивых водохранилищ в дальнем Подмосковье. Оно расположено в 130 км от Москвы.

Работа на эллинге занимала достаточно много времени, но сильно не напрягала. Спортом занимались тоже немного, но в футбол играли регулярно. В лагере я впервые услышал композицию July Morning, Uriah Heep и навсегда влюбился в эту группу. Вечерами все собирались на танцах. Здесь была относительная вольница, т. е. руководство позволяло «крутить» западную музыку. Что вполне естественно большинством воспринималось «на ура». Танцевать я очень любил. С годами эта любовь не прошла. К сожалению, танцам я никогда не учился. Танцпол был моей школой. Весь первый и второй курс института мы с другом моим Филюшиным, посещали все полуподпольные выступления московских групп, которые сопровождались танцами. Там мы и отрывались по полной. Практически мы застали лучшие годы московского рок-н-рола, побывав на концертах: Скоморохов, Машины времени, Оловянных солдатиков, Аракса, Удачного приобретения и многих других менее известных. Перед танцами выпивали, не без этого, но пили умеренно. «В хлам» никто не напивался. Это было признаком плохого тона.

Команда Эллинга была достаточно разнородна. Были студенты из разных факультетов и курсов. Мы с Игорьком были самыми молодыми. И потому нам больше всего доставалось от старших товарищей. Школили по полной, но без перебора. Вечерами собирались и пели под гитару, благо гитаристов хватало. Я в то время в основном слушал и пел, гитару в руки брал редко. Ночами, несмотря на строгий контроль, умудрялись гулять. Тех, которых ловили, отправляли на общественные работы, т.е. на мытье туалетов общественного пользования. И конечно эта поездка принесла калейдоскоп знакомств. Некоторые их них остались в моей жизни, но большинство «кануло в лету». Одно их таких знакомств оказалось судьбоносным во многом предопределило мое будущее. Я имею ввиду встречу с моей дорогой Айриш.

Кое как собрав себя после двух месяцев отдыха, я приступил к учебе. Собрать себя действительно оказалось делом трудным. Не то, чтобы я бросил учиться совсем. Я продолжал еще по инерции ходить на лекции, аккуратно посещал семинары, сдавал коллоквиумы и зачеты, но былого рвения в углублении знаний я уже не проявлял. Это конечно не помешало мне успешно без троек сдать третью и четвертую сессию и успешно закончить второй курс моего родного института. Я всегда старался держать под контролем мои вне учебные увлечения, никогда не переходя границу, за которой была точка невозврата. Удавалось это не всем. Во втором семестре крепко загуляв и забросив учебу симулируя тяжелую болезнь радикулит, ушел в академический отпуск Гарик Левитин. К его чести будет сказано, что год спустя он восстановился на первом курсе института, а в последствии успешно его окончил, чтобы потом окончательно спиться, работая грузчиком на одном из московских рынков. Долгое время, начиная с первого курса, мы шли с ним рядом. Зная его характер, я старался не терять его из виду. Так было вплоть до моего отъезда в Варшаву в 1985 году. В этот год были порваны наши тесные связи с моими близкими друзьями: Гариком Левитиным, Андрюхой Ковальчуком, Димкой Филюшиным, братом Володькой. Эти узы были очень важны для нас всех. Я, как мне кажется, помогал им держать жизненную ситуацию под контролем, а они делали мою жизнь значимой тем, что они были моими друзьями. Я оставил их в момент, когда я был нужен, но в то время я об этом не думал. Ослепленный заревом будущего, манящего меня на горизонте, я смотрел только вперед. Не уделяя должного внимания тем, кто остался на обочине. Я забыл непреложную истину, что мы в ответе за своих друзей. Я глубоко сожалею об этом и прошу прощения у тех, кто еще жив и у тех, кто меня не услышит, у тех, у кого попросить уже опоздал. Конечно, посыпая голову пеплом, я прекрасно понимаю, что далеко не все зависело от меня, но кое-что я сделать, наверное, мог. Но история не знает сослагательного наклонения.

Запустив учебу, решил поменять институт Андрюха Ковальчук. Решил и ушел в Пищевой, который впоследствии успешно закончил. По-моему, он об этом не жалеет. Хотя не могу сказать однозначно. Его переход не изменил наших отношений, но может мы только стали видеться не каждый день. А сейчас видимся в лучшем случае раз в году.

На втором курсе окончательно сложился и окреп наш дружеский коллектив в составе: Игорек, Саня, две Галки и я. Все праздники, да и не только праздники мы проводили вместе. Круг интересов был широк. От рок концертов до оперы и балета в Большом театре, от музеев до банальной пьянки, от совместной подготовки к экзаменам до туристических походов. Я благодарен им всем за то незабываемое время, за чувства, радость, которые мы дарили друг другу. Вы навсегда в моем сердце пока оно будет биться. Продолжалось и наше рок-н-рольное наслаждение. Наши ряды росли. Мы уже обменивались дисками не только внутри нашего курса, но и всего института. Мы продолжали посещать пятаки. У нас – это я, Карязин и Афанасьев, образовался свой обменный фонд. Но самое главное мы слушали, слушали и наслаждались. Моим восторгам не было предела. Но не все разделяли это чувство. И главным, кого не устраивало положение дел, - был мой папа. Поскольку без музыки я уже не мог, то она постоянно звучала у нас в доме. И наконец терпению родителей пришел конец. Он вызвал меня на разговор и прочитал лекцию о вреде западной музыки. Он был убедителен. Я ушел в подполье. Я купил себе наушники и к экзаменам второго курса я готовился, не снимая наушников. Этого папа уже не мог пережить спокойно. Я был снова вызван на разговор. В ходе, которого мне было доведено до сведения, что этот музыкальный балаган надо кончать, иначе мне надо будет покинуть место проживания. А заодно мне предложили подстричься, сделав нормальную прическу. А у меня в это время были прекрасные длинные волосы, моя гордость. Но авторитет папы был непререкаем, да и покидать место постоянного проживания не входило в мой расчет и я, плача, но состриг волосы. Народ крайне удивился. Я даже заявил, что я завязываю с музыкой. Но быстро понял, что я погорячился. И уже недели через две я снова был в обойме. Но еще долго мне приходилось слушать музыку на моем домашнем проигрывателе только тогда, когда никого не было в квартире.

Время летело быстро и не успел я оглянуться, как окончился первый семестр и пришло время второго Нового года. Его мы праздновали у друга моего Андрея Ковальчука. И это, несмотря на то, что он уже перешел в Пищевой институт. Как всегда, было радостно и весело. Много пили, много пели, много танцевали. Народу тоже было много. Спать было негде и мне пришлось расположиться в ванной. Пожалуй, все.

Экзаменационная сессия началась в этот раз вовремя, т.е. сразу после Нового 1972 года. Она не была отличной, но не была и провальной. Иначе говоря, я перешел в стан «хорошистов». Еще до начала экзаменов мы (Я, Сашка и Игорь) купили профсоюзные путевки на студенческие каникулы в Дом отдыха «Отличник». Еще одну путевку мы приобрели для друга моего Филюшина. Отличник располагался в 50 км от Москвы недалеко от поселка Селятино. Дом отдыха был старый, еще довоенный и состоял из нескольких деревянных двухэтажных зданий, столовой и небольшого клуба. Наш номер был на четверых и «удобства» в коридоре. Да и удобствами по сегодняшним меркам это назвать было бы трудно. Но это совершенно не мешало нашему веселому времяпрепровождению. Радость, беззаботность, свобода и наслаждение общением. Появились новые знакомые и новые романтические отношения. Многих из них я помню до сих пор. Они окрашивали особыми красками это благословенное время моей жизни. Сделав этот период незабываемым. И сегодня, вспоминая их, я говорю им спасибо. Быстро пробежали десять сказочных дней, и мы вернулись в Москву в начало IV семестра, который прошел под знаком бесшабашного времяпрепровождения. Немного учебы, а остальное время – упоительный гульбарий. Самые усидчивые из студенческой братии, как правило, продолжали прилежно посещать лекции и семинары. Но некоторые стали явными уклонистами и уже к 12-ти они собирались на «сачкодроме». (Сачкодром – место, где студенты коротают время прогуливая занятия). В главном здании института сачкодром располагался в большом холле на первом этаже здания, в филиале – это была площадка между двумя лестничными пролетами, ведущими на первый и третий этаж соответственно. Здесь шел обмен информацией и пластинками, достигались договоренности о вечернем досуге, строились планы на ближайший weekend или просто подбиралась компания для посещения ближайшей пивной. Пивных же вокруг обоих зданий нашей альма-матер было множество, на любой вкус, начиная от простых «стоячих» пивных и кончая пивным рестораном, который располагался на улице Богдана Хмельницкого недалеко от Политехнического. Более того, трамвайный путь от основного здания до филиала проходил мимо как минимум трех пивных и двух злачных мест, где можно было выпить спиртное в разлив. Другими словами, соблазна было много. Устоять было трудно. И уже очень скоро многие однокашники пропадали там целыми днями. Был среди них, к сожалению, и друг мой Игорек Левитин (Гарик).

Именно в это время происходило много встреч случайных и неслучайных. Некоторые их них были мимолетными, некоторые длились несколько месяцев, а какие-то долгие годы. Одним из таких знакомых, встреченных мной в это время, был Ванечка Антонов. Насколько я помню нас познакомил Гарик после того, как ушел в академический отпуск, а потом восстановился на первый курс. Ванечка был спокойным, позитивным человеком. Я пишу был, потому что его уже нет с нами. Он ушел, когда ему не было и 40. Он хорошо пел и играл на гитаре. Мы вместе участвовали в студенческих капустниках. Он был частым гостем на Фирсановской даче. Как и мы все увлекался рок-н-ролом. Был активным участником наших тусовок на квартире у Багрова, про которые я напишу позднее. Мы практически втроем (Ванечка, я и Гарик) провели лето 1974 года, из которого один месяц в нашем спортивном лагере. Наши пути разошлись в начале 80-х, после моего поступления в Академию. Он не всегда был заметен, но его присутствие всегда чувствовалось и создавало атмосферу позитива и спокойствия. Память о нем я навсегда сохранил в своем сердце.

Близилось окончание второго курса, мы (Я, Афанасьев и Карязин) начали готовиться к поездке в наш спортивный лагерь. Экзаменационная сессия прошла без эксцессов и без троек. К экзаменам в это время мы тоже, как правило, готовились втроем, потому что конспект лекций по сдаваемому предмету в лучшем случае был один. Ну и плюс, во время подготовки мы наслаждались музыкой с альбома, который в это время находился в нашем обладании. Плюс обсуждение только что прослушанного. В общем знания вперемешку с музыкой. Нам это нравилось.

Но вот сессия позади, и мы в дороге. На Эллинг набора уже не было и поэтому Сашка вынужден был присоединиться к какой-то спортивной секции. Без этого было нельзя. Радость встречи с любимым местом была безмерна и в связи с этим сразу после расквартирования мы решили отметить приезд. И тут произошло событие, которое до сих пор остается для меня загадкой. Надо сказать, что выпивали мы часто и пили довольно много. После нашего застолья, в этот раз в лесочке на берегу водохранилища, мы разошлись по своим делам, договорились встретиться на танцах. Расходились мы практически трезвыми. Что случилось с Карязиным в период нашей «разлуки» я не знаю. Но на танцах он появился раньше нас с Игорьком и как оказалось сумел почудить. Если коротко, Санек умудрился подраться с каким-то преподавателем. Это было очень странно. Ни до, ни после этого события он, во-первых, никогда не напивался до беспамятства, во-вторых, никогда не позволял себе распускать руки. Что случилось с ним в этот раз, покрыто мраком. Утром его вызвали к руководству лагеря, а после этого отправили в Москву. Отчисление из института ему заменили ссылкой на кирпичный завод, где он и отработал на электрокаре остаток каникул. В сентябре мы взяли его на поруки, и он продолжил обучение.

А пока мы с Игорем продолжили свое пребывание в лагере. Продолжался наш «роман» с водно-моторной секцией. Нас уже выпускали в самостоятельное плавание, правда не обходилось без эксцессов. То шпонки у «Вихря» (лодочный мотор) срежем, наскочив на мель, то не успеваем вовремя сбросить скорость и врезаемся в понтон, то …, но в общем это мелочи. Учимся чинить лодочные моторы. Советские лодочные моторы, следует отметить, а это были очень капризные создания. Это, кстати, помогло мне в будущем успешно участвовать в починке мотора во время наших поездок на Ахтубу. А Игорек вообще преуспел на этом поприще и разбогатев приобрел в личное пользование пару лодок и моторов к ним. Он молодец. Я горжусь своей дружбой с ним. Мы идем по жизни, не выпуская друг друга из виду вот уже 50-т с лишним лет. И еще бывает успешно бороздим просторы Волжской дельты. А пока мы бороздили просторы Рузского водохранилища, наслаждаясь каждым предоставленным нам мгновением.

В середине лета на Рузу приехали папа, дядя Лева и брат мой Вовка. Они остановились на другой стороне залива, на котором находился наш эллинг. Но виделись мы редко, да и они приехали ненадолго и скоро отбыли в Москву. Сегодня я хочу сказать спасибо папе за все встречи, которые он мне подарил, за общение, которое было бесценно для меня. Жаль, что я не всегда умел его слышать. Да, ничего не вернешь.

В лагере мы были почти два месяца — июль и август. Сказочным и беззаботным было это время. Работа на эллинге не доставляла хлопот и не была в тягость. Зато хождение под мотором, катание на байдарках и весельных лодках доставляло огромное удовольствие. Много купались и загорали, благо погода в это время года сопутствовала этому. Прогулочные водные лыжи я освоил еще в первый приезд, а сейчас шлифовал фигурные водные лыжи. Много было спортивных мероприятий, часто играли в футбол. А вечером — танцы. Танцевать я очень любил, да и люблю до сих пор. К сожалению уроков танцев я не брал. Копировал движения у тех, кто на мой взгляд, танцевал модно. А мода в то время менялась довольно часто. Приходилось подстраиваться. Начиная с 1-го курса института мы с другом моим Филюшиным были завсегдаями концертов, проходивших на разных площадках Москвы. Эти концерты, как правило, сопровождались танцами. Официальных объявлений этих концертов не было, но «сарафанное радио» работало исправно. В это же время на некоторых танцплощадках начали выступать группы, исполняющие «каверы» на западные хиты. Таких мероприятий мы тоже старались не пропускать. На танцах же 1972 года в нашем спортивном лагере играл магнитофон, но советскую эстраду там не крутили. Когда не было танцев, собирались у костра и много пели. В эти годы каждый второй парень играл на гитаре, а уж петь норовили все. В это время, я был благоразумнее, чем в последствии и больше слушал.

Команда эллинга была достаточно дружная и мы еще несколько раз встречались в Москве. Уходило лето 1972 года, но воспоминания о теплых закатах на Рузском водохранилище еще долго будоражили мои мысли, заставляя снова и снова возвращаться в этот сказочный уголок. Последний раз я был там уже будучи инженером НИИТМ году в 1976. Практика жизни вообще показала, что я по многу раз возвращаюсь в те места, где мне было тепло и уютно, наслаждаясь прогулками по прожитому.

Кануло в лету лето 1972. Москва открывала свои объятья в ожидании птенцов гнезда своего. Начинался третий курс. Нас все также продолжал кружить рок-н-рольный водоворот. Занятия были не обременительны. Интерес к музыке не ослабевал и это обусловлено было тем, что период 1971—1975 гг. являлся одним из самых звездных для хард-рока. Все знаковые группы выпускали свои «бессмертные» диски, достигнув вершины своего творчества. Конечно шоу продолжалось и дальше, не сбавляя оборотов, но этот период, вне всякого сомнения, был расцветом хард-рока: Led Zeppelin, Queen, Deep Purple, Uriah Heep, Pink Floyd, Black Sabbath, Alice Cooper, Grand Funk Railroad, Bad Company, — достигли своего апогея славы. И мы не переставали восхищаться и наслаждаться музыкой, создаваемой ими в это неординарное время, когда на музыкальном небосводе хард-рока стоял бриллиантовый дым.

Но не музыкой единой. На третьем курсе состоялось мое возвращение к активной комсомольской деятельности. На первом и втором курсах я позволил себе практически не заниматься общественной деятельностью. Но тяга к созидательной работе взяла свое и привела меня в факультетское бюро ВЛКСМ, где я возглавил культурно-массовый сектор, став культоргом нашего факультета. Сплотив вокруг себя небольшую группу единомышленников, я начал с организации вечеров отдыха для студенческой молодежи. Но если с организационной работой я справлялся легко, то с художественной частью имелись большие проблемы. Для создания приличного собственного репертуара необходим был «боеспособный» коллектив. В наших условиях, нужна была агитбригада, состоящая из студентов способных: писать сценарии; режиссировать, ну и конечно были бы наделены актерскими способностями. Со всем этим в моем окружении было, мягко говоря, не очень. Если говорить конкретнее — нас было всего трое: Я, Гарик и Ванечка. Не густо. Какое-то время мы справлялись, но… Ох уж это, но…

Конечно культурно-массовая работа началась не с меня и, слава Богу, с моим уходом с этого поста и не закончилась. На факультете в то время была очень сильная команда, в которой были свои сценарист, режиссер и целая группа талантливых исполнителей. Они учились вместе с первого курса. Идейным вдохновителем и руководителем этого коллектива была Регина Кеворкова. Это была (и, слава Богу, остается) неординарная женщина. Сегодня она — успешный бизнесмен. Насколько я знаю, она достигла значимых результатов в разработке искусственных клапанов сердца человека. Состав этой группы был внушительный. Но в моей памяти остались двое: Михаил Лившиц и Александр Зильберман. Фамилии говорят сами за себя. Мне всегда везло на общение с евреями. Моя внешность вполне естественно этому способствовала. Сработала она и в этот раз, но с большими оговорками.

В конце 1973 года был объявлен общевузовский конкурс агитбригад. До этого времени у меня не было крайней необходимости обращаться к этой богемной публике, — птенцам гнезда Кеворковой. Но, ох уж это, но. В этот раз без них обойтись не было никакой возможности.

Дело в том, что Секретарь Бюро ВЛКСМ факультета тов. Вышлов (которой в последствии стал ректором нашего Института) и одновременно мой непосредственный руководитель по комсомольской линии, поставил предо мной задачу достойно представить факультет на этом престижном конкурсе. А принимая во внимание, тот факт, что я в это время подал заявление на вступление кандидатом в члены КПСС, — это звучало как приказ.

Да, да я принял решение стать членом нашей родной коммунистической партии. Конечно подтолкнул меня к этому решению Папа. Будучи коммунистом, он и меня готовил к этому. И работа секретарём комитета ВЛКСМ школы была одним из этапов этой подготовки. Сейчас шел второй этап.

Что же касается конкурса, то жребий был брошен и я, хочешь-не хочешь, должен был идти на поклон к нашей культмассовой элите.

Начал я издалека и познакомившись с Мишей Лившицем, попросил его взять шефство над нашей агитбригадой. Я видел, — это польстило его самолюбию. Но энтузиазм его быстро иссяк, когда он увидел состав нашей агитбригады нового поколения, состоящей из меня, Гарика и Ванечки. И он неподдельно загрустил. Тут я пришел к нему на помощь и предложил ему обратиться к своим товарищам с просьбой принять участие в конкурсе. Но была проблема, о которой я уже знал. Дело в том, что их «элитная» агитбригада была на пятом выпускном курсе и они приняли решение больше не выступать. Я понимал, что сам уговорить их не смогу. Дело в том, что входящие в состав «элиты» люди были, мягко сказать, негативно настроены к комсомолу вообще, а к его функционерам в частности. И меня они бы слушать не стали однозначно. Некоторые из них, правда состояли в комсомоле, но только из-за необходимости поступления в институт. В институт брали, конечно и без комсомольского билета, но только особо одаренных. А как вы понимаете среди этих ребят большинство было особо одаренных.

Так вот, послушать они могли только своего сотоварища. В данном случае — Мишу Лившица. К нему я и обратился с просьбой помочь мне, сказав, что он единственный, кто может это сделать. Лесть была явной, но Миша обожал подхалимаж.

Свою задачу он решил, «старики» собрались вместе и начали подготовку сценария. За основу, как потом оказалось, взяли реальные события. А именно, ситуацию, когда молодой культорг обращается к «старикам» с просьбой выступить на конкурсе. Они соглашаются, но категорически отказываются от его участия в выступлении, выпихивая его взашей, сопровождая это выпихивание, мягко сказать, обидными фразами о его профессиональной непригодности. Слышать это было тем более обидно, что в глубине души я понимал их правоту. Конечно можно было оправдаться перед собой, что не каждый год на факультет поступают такие одаренные ребята. Но уже тогда я учился никогда ни в чем себя не оправдывать. Но так или иначе задача была выполнена. Мы заняли почетное второе место, что вполне устроило мое руководство. Однако за несколько дней до конкурса произошло событие, которое наложило еще один мазок на картину, отображающую мои отношения к евреям. Миша откуда-то прознал о том, что я подал заявление на вступление кандидатом в члены КПСС. Он поймал меня в коридоре института, отвел в сторонку и долго материл. Таким злым я его никогда не видел ни до, ни после. Лейтмотив его претензии заключался в том, что я должен отказаться от такого поступка, поскольку ему меня жаль, ибо придет время и таких как я будут отлавливать и строго спрашивать. Это мягкая интерпретация его слов. Я был в шоке. Мнения, конечно я своего не изменил, но урок политической грамоты усвоил на всю жизнь. В этот момент я осознал, что будь их воля, точно могли бы поступить жёстко. Невольно напрашивается сравнение с христианами, которые в Римской империи после их легализации из гонимых превращаются в гонителей. Этот эпизод очень ярко показан в фильме «Агора».

Нет, сегодня у меня нет никакого предубеждения к этой нации, тем более я и сам до конца не знаю, какая кровь течет в моих жилах. Но такой эпизод был в моей жизни, и я решил его описать.

Ну, а пока под музыку только вышедшего альбома Machine HEAD, группы Deep Purple готовился отбыть в небытие 1972 год, а мы: Я, Карязин и Афанасьев планировали отбыть на отдых на зимние каникулы в д/о «Поваровка».

Проводы 1972 года насколько я помню мы пятеро отметили у меня дома в Москве на Шарикоподшипниковской улице. Отметили скромно. Впереди была сессия и, хотя для нас для всех это уже не являлось большой проблемой, но готовиться к экзаменам, хочешь-не хочешь, было нужно. И, по-моему, в эту сессию я получил первую тройку и это, несомненно, было последствием моего, мягко сказать, халатного отношения к учебе. Тогда же за две недели экзаменационной сессии мне приходилось впихивать в себя знания, которые я должен был равномерно получать за 4 месяца. И ведь удавалось. Сейчас я совершенно не горжусь этим, но тогда — считал это «высшим пилотажем». Глупо, но так было.

Но вот сессия закончена, и мы готовы отбыть на отдых в д/о «Поваровка». Этот дом отдыха был еще более скромный, чем «Отличник». Одноэтажные домики барачного типа, с очень простенькой столовой и не помню, чтобы там вообще был клуб. Так что время коротали за игрой в преферанс, выпивкой, прогулками по лесу, а вечером устраивали танцы в одном из номеров. В номерах было холодно, поскольку котельная работала не на полную мощность и батареи были чуть теплые. Но нам троим было комфортно вместе, так, что мы не обращали внимания на неудобства. Новые знакомства, новые впечатления создавали неповторимую атмосферу непреходящего восторга. А в такой атмосфере время летит быстро. Время каникул промелькнуло незаметно, и мы вернулись в альма-матер.

Начало 1974 года ознаменовалось знаковым событием, а вернее встречей, которая во многом повлияла на мою творческую деятельность и прежде всего на мое решение продолжать поэтический путь.

Мне стыдно, но имя и фамилию этого человека я точно не помню. Звали его Евгений Иванович. В 1973 году он был принят на работу в качестве руководителя художественной самодеятельности нашего института. Это был спокойный, скромный и в одежде, и в поступках человек. Я и сейчас ничего не могу сказать о его гардеробе. Мы познакомились в начале 1974 года в ходе подготовки праздничного концерта, посвященного празднику 8 марта. Он занимался просмотром номеров будущей программы, а я присутствовал на репетиции на правах культорга факультета. Кроме того, каждый факультет должен был делегировать на концерт своих исполнителей и «своих» исполнителей я и привел на прослушивание. Двух из них я запомнил хорошо, — это мой однофамилец Владимир Алексеев и мой тезка Александр Грязнов. Оба обладали прекрасными голосами и виртуозно владели гитарой. Но стиль у каждого был свой. Владимир исполнял софт роковые композиции, которые кроме как в его исполнении, я никогда не слышал. Я и сейчас не могу найти их в интернете. Скорее всего он писал их сам. Его песню «Плыви кораблик мой плыви…» я пою до сих пор всегда, когда попадаю на берег моря. Александр пел в основном бардовские песни. Одна из которых «Тает желтый воск свечи…» навсегда останется в моей памяти. Это песня советского барда Владимира Качана на стихи Леонида Филатова. Но в исполнении автора, поверьте мне, она звучит бледно и совершенно невыразительно. Александр же пел ее так, что дамы плакали, а у меня просто замирало сердце.

Так вот, в ходе прослушивания я обратился к Евгению Ивановичу (ЕИ) с просьбой послушать, как я читаю Есенина. Дело в том, что мне очень хотелось выступить на сцене. Вопрос был — с чем. Петь я толком не умел, на гитаре играл плохо. Как я уже писал, мы — Я, Гарик и Ванечка пытались ставить и играть интермедии. Но если для узкого круга зрителей на наших курсовых вечерах отдыха это со скрипом, но прокатывало, то для большой институтской сцены это не имело права на жизнь, однозначно. Послушать меня ЕИ согласился, и я прочел ему стихотворение Есенина «Возвращение на Родину». Декламировал я в лицах и очень старался воспроизвести голоса героев гениального стихотворения Есенина. ЕИ выслушал меня внимательно и сделал ряд замечаний, главное из которых заключалось в том, что стихотворение нельзя декламировать в лицах. Да, да, тогда для меня это было откровением. Далее он поинтересовался каких еще поэтов я читаю. Сказать, что я вообще в это время не читал поэзии было нельзя, но знания в этой области литературы у меня были скудные. Помимо школьной программы я знал несколько стихотворений Беранже, читал Щипачева и Федорова, пробовал одолеть «Божественную комедию» Данте, любил персидскую поэзию ну и конечно увлекался бардовскими песнями, которые сами были — суть поэзия. Окуджава, Визбор, Клячкин, Анчаров, но и конечно Высоцкий были среди тех, песни которых я знал наизусть. Но где-то внутренне я понимал, что этого мало, очень мало. «А какого Щипачева Вы больше любите раннего или позднего», — спросил ЕИ далее, когда я назвал этого автора. Не имеет смысла объяснять, что я понятия не имел, какой из них ранний, какой поздний. Но тогда, даже не моргнув глазом я поставил на позднего. ЕИ снисходительно улыбнулся. Сейчас-то я понимаю, что ранний Щипачев был прекрасным лириком, а поздний стал в большой степени пропагандистом. Разговор был достаточно долгий, но предложения выступить в программе вечера я так и не получил. Зато я получил приглашение на участие в заседании поэтического кружка, который организовал и вел ЕИ. Да и само заседание проходило у него дома. Скоро я принял участие в этих посиделках. Любителей поэзии набралось достаточно. Много говорили о поэзии и поэтах. В том числе о поэтах Серебряного века. Помню я налево и направо начал оценивать поэтов, которых я толком и не читал. И все они мне почему-то не нравились. В конце концов ЕИ не выдержал и произнес фразу, которую я бережно несу через всю жизнь: «Старайтесь никогда, оценивая какое-либо произведение, не говорить категорическое — мне это не нравится. Высказывайтесь осторожнее — я этого не понимаю.» Следование этому правилу неоднократно позволяло мне сохранять лицо. Ибо многое, что на первый взгляд выглядело неприглядно и даже уродливо, впоследствии вызывало мой неописуемый восторг. Поэтому только за один этот совет я бесконечно благодарен ЕИ, называя его своим Учителем. Немногие удостаивались такого высокого звания в моей жизни. Но они были. Мне повезло.

Узнав, что я увлекаюсь рок-н-ролом мне было предложено на следующей встрече провести музыкальную программу. Что я и сделал в следующий раз. И это была моя первая дискотека.

Кончалась весна 1973 года, а вместе с ней и третий курс института. Карязин и Афанасьев по разным поводам решили не ездить в спортивный лагерь, а я, как показала вся моя последующая жизнь, тяжело прерываю традиции. Поэтому я снова поехал на Рузу, но уже в другом амплуа, — в качестве культорга. Одновременно со мной в лагерь, от Профкома института, приехала музыкальная группа, которая призвана была, в основном, обеспечивать музыкальное сопровождение танцевальных программ.

Весной того же года я случайно встретил на даче, приехавшего к своим знакомым, Андрея Белохвостикова. У этих знакомых, также, как и у нас когда-то, он снимал дачу. Андрей, как оказалось, тоже увлекается рок-н-роллом (впрочем, кто только в то время им не увлекался). Более того, играет на ударных в одной из рок-групп в институте МАИ, в котором учился. Так что поговорить нам было о чем. В завершение разговора я предложил ему поехать со мной в наш МИЭМовский лагерь, на что он сразу согласился.

В этот же год в лагерь поехала и моя будущая жена Ирина Мешкова. Мы познакомились раньше и несколько раз встречались.

Итак, мы все оказались на Рузе. Состав подопечных мне музыкантов я помню плохо. Хорошо запомнился только Слава Брук. Он приехал играть на ударных и действительно отыграл пару первых вечеров, пока не заболел. Тогда за ударную установку сел мой приятель Андрей. Его игра настолько поразила остальных музыкантов, что он стал номером 1 по барабанам. Очень скоро, набивших оскомину танцев, музыкантам стало не хватать. Я обратился с просьбой к руководству лагеря разрешить нам концерты в соседних спортивных лагерях московских ВУЗов, а таких вокруг было немало. Разрешение было получено, и мы дали несколько концертов на выезде. Я стоял за кассой, Андрей сидел за барабанами. Было весело.

В ходе пребывания на отдыхе мы часто виделись с Иришей. Имея доступ к музыкальной аппаратуре, я набирался наглости петь ей в микрофон, аккомпанируя себе на гитаре. Сейчас я понимаю каким это испытанием было для нее. А ведь пел.

Однажды я пригласил ее на вечерне-ночное рандеву по окрестностям лагеря, что, впрочем, категорически возбранялось. Это было первым нашим тесным общением. Я и сейчас вспоминаю его с большой теплотой.

Времени мы не замечали и не заметили, как вечер сменила ночная пора. Надо было возвращаться. Дорога обратно принесла неприятную встречу с ночными дежурными по лагерю, которыми и было зафиксировано наше нарушение лагерного режима. На утренней линейке (а такие были обязательной атрибутикой лагерного распорядка дня) нам был объявлен выговор, а в качестве основного наказания был определён наряд вне очереди на мытье уличных туалетов (других, впрочем, и не было). Поскольку на линейки-переклички я не ходил (команда Эллинга и Музкоманда были освобождены от этой повинности), эту новость принес мне друг мой Андрей и сразу вызвался исполнить эту повинность за Иришу. Так в конце концов и стало, и мы занялись этим неблагодарным занятием вдвоем, за что я ему по сей день благодарен. К обеду наша работа была принята дежурными и на этом инцидент был исчерпан. А вскоре закончилась и наша поездка.

Этим же летом 1973 года мы вдвоем с другом моим Александром Карязиным совершили поездку на юг к черному морю. Почему с нами не поехал Афанасьев не помню, но причина видимо была веская. Мы планировали сначала добраться из Москвы до Геленджика, а дальше на перекладных, путешествуя морским путем, через Туапсе попасть в Сочи. В общей сложности расстояние от Геленджика до Сочи приблизительно 250 км планировалось преодолеть дня за четыре-пять. Первая остановка должна была быть в Прасковеевке.

Дело в том, что в Прасковеевке в это время отдыхали Галки вместе с подругой Суровицкой, — Ольгой Сучковой. Именно она и достала путевки для них троих в д/о «Парус», который, кстати, функционирует и по сей день. В то время д/о «Парус» принадлежал Новороссийскому пароходству, а Ольга работала в администрации предприятия «Северный морской путь» при Министерстве Морского флота СССР.

Итак, успешно добравшись до Геленджика, мы выдвинулись в морской порт, откуда далее мы должны были на пароходике часа 4 плыть до пункта назначения. Но не тут-то было. Море штормило, морские «трамвайчики», а они как потом оказалось, мало отличались от речных, — не ходили. Прогноз на ближайшие дни также был не утешителен. Пришлось выбирать другой маршрут — сухопутный. Как оказалось, до Прасковеевки общественный транспорт не ходил. Им можно было добраться только до села Дивноморское, а дальше пешком по берегу моря. Можно было конечно добраться на такси, таксисты заламывали такую цену, что вышеприведенный вариант был единственным приемлемым.

До села Дивноморское добрались без приключений. Как оказалось, это было мое первое посещение Фальшивого Геленджика, а именно так ранее именовалось это село, с которым достаточно тесно в будущем свяжет меня судьба. А пока мы с рюкзаками за плечами вышли на берег Черного моря в районе Дом отдыха «Голубая даль». Тут и начался наш туристический поход вдоль берега моря в сторону Прасковеевки. Действительно штормило. Берег моря в этом месте представляет собой нагромождение валунов и камней разного размера, от одного метра до нескольких сантиметров. Идти по ним крайне неудобно и поэтому семь километров пути до конечной цели показались нам вечностью. И когда перед нами предстала местная достопримечательность — скала Парус, которая, кстати, и сейчас выглядит также величественно как тогда и действительно похожа на парус, — наши силы были на исходе. Но, как оказалось, нам предстоял еще 1,5 километровый марш-бросок до дома отдыха, который располагался среди гор в долине реки Джанхот. Но все дороги когда-нибудь кончаются и вот перед нами открылся ряд двухэтажных деревянных домиков, окруженных буйной растительностью, расположенных на небольшой территории, посередине которой находилась столовая. Все «удобства», как и следовало ожидать, располагались на улице.

Девчонок мы нашли быстро. Свободных мест конечно не было, но мы, впрочем, и не собирались тратиться на номер и разместились на полу в трехместном номере, где проживали девушки. Но этого нам оказалось мало, и мы решили сэкономить на питании, посещая столовую «зайцами». Благо никакого входного контроля не было. Как оказалось — это было нашей непростительной ошибкой. Практически мы находились в доме отдыха на нелегальном положении, да ещё и питались бесплатно. Но если бы мы хотя бы вели себя тихо и сдержано, — нам бы это несомненно сошло с рук. Однако, проживая практически в пятиместном номере, вечерами мы много балагурили и смеялись, что не могло не беспокоить наших соседей и уже на второй день они потребовали от нас прекратить наши вечерние посиделки. Мы сбавили с тона, но их это, видимо, не удовлетворило и день на пятый они пожаловались в администрацию. Не стоит говорить, что представители администрации были немало удивлены обнаружив неучтенных отдыхающих. Однако быстро придя в себя, они приняли решение выдворить нас из «Паруса» и уже в тот же день грузовой машиной, которая шла за продуктами в Геленджик, мы были доставлены в изначальную точку нашего маршрута. Уже в ходе этой транспортировки мы с Александром поняли, что наше желанное путешествие по черноморскому побережью подошло к концу так и не начавшись. Бросить девчонок мы не могли. До конца их заезда оставалось еще дней семь. Билеты были куплены заранее. Поменять их было практически невозможно, сезон подходил к концу и желающих уехать домой было больше, чем посадочных мест во всех видах транспорта. Денег же на аренду квартиры для проживания в Геленджике у них не было. Жребий был брошен, наше путешествие отменялось.

Поскольку, как я уже сказал выше, пик сезона миновал, то не успели мы слезть с кузова перевозившей нас грузовой машины, как к нам направились сразу несколько местных женщин с предложением снять жилплощадь. Мы выбрали предложение одной из них и, как оказалось позднее, не прогадали. До места нашего будущего проживания мы добрались пешком, благо расстояние до него было небольшое. Этим местом оказался большой двухэтажный кирпичный дом, который окружал удивительный по красоте сад. Наша спутница отвела нашу небольшую группу на тылы дома, где был отдельный вход в ту его часть где нам предстояло проживать. Эта жилая часть состояла из двух отдельных комнат, большой прихожей. Кухня, туалет и душ находились на улице. К дому примыкала беседка вся обвитая виноградной лозой, посередине которой стоял большой стол, окруженный скамьями. Я невольно начал сравнивать этот дом с нашей дачей в Фирсановке. И хотя оба строения были двухэтажные и размеры их были сопоставимыми, дом в Геленджике поразил меня своей продуманной планировкой, меблировкой, кухонным оборудованием и особенно отделочными материалами. Начнем с того, что все дорожки в саду были выложены плиткой, чего у нас еще и в помине не было. Туалет и душевая, хотя и находились на улице, были отделаны значительно лучше, чем ванна и туалет в нашей московской квартире. В первую очередь поражала цветовая гамма, качество и размеры кафельной плитки, которой были выложены все места общего пользования. Плитка такого качества и размера появилась у нас в Москве только лет двадцать спустя. Не могло не впечатлить и качество отделки. И хотя кухня была на улице она по интерьеру не уступала нашей московской. В дополнение к кухне, веранда в доме была оборудована небольшим, но очень функциональным кухонным гарнитуром, явно несоветского производства, да и не из стран народной демократии, гарнитуры производства которых, по случаю, можно было в то время достать в Москве. Интерьер веранды завершали: огромный холодильник, видимо финский, и не менее объемная холодильная камера. Такой я тоже до этого никогда не видел.

Комнаты, в которых мы жили, были обставлены достаточно аскетично. Да это и понятно, — они предназначались для сдачи. Однако все было чисто и опрятно. И конечно венцом этой неземной красоты был сад, а вернее небольшой парк, который был разбит вокруг дома. Разнообразные фруктовые деревья, экзотический кустарник и целая россыпь пышно цветущих цветов. Все это благоухало и обволакивало дурманящим ароматом. В общем этот райский уголок покорил меня и остался в памяти навсегда.

Но август стремительно двигался к своему логическому завершению, а вместе с ним заканчивались студенческие каникулы. Приближался новый учебный год. Но вернувшись в Москву мы узнали, что начало 4-го курса переносится и надо снова собираться на «картошку». Поскольку это был уже второй выезд на сбор картофельного урожая, особо новых впечатлений он не принес. Также жили в домах барачного типа. Спали в комнатах по 20−30 человек. Питались скромно. Правда в этот раз зерновых работ не было. Все работы концентрировались на картофельных полях и ограничивались подбором картофеля после прохода комбайна. Воспоминания остались какие-то блеклые.

Вернувшись в Москву, мы сразу попали в учебные объятья четвертого институтского курса. Но мы уже аксакалы. Все нюансы студенческого бытия познаны и прочувствованы. Уже все нипочем. И тут нас вновь закрутил в беззаботном танце неистовый гульбарий. Учеба? Конечно ее никто не отменял, но началась специализация. Предметы, такие как Сопромат, ТММ, Высшая математика, Квантовая физика, которые похоронили надежду на дальнейшее обучение у многих студентов, — канули в Лету. Специальные же предметы, хоть и не были просты, но велись преподавателями родной кафедры. Кафедры, на которой мы должны были в будущем защищаться. И осознав, что с четвертого курса никого уже не отчислят, — мы пустились во все тяжкие. Конечно эта фраза несколько гиперболизирует происходящее тогда. Но свободного времени у нас действительно было много, и мы использовали его по полной. Ходили на рок концерты, которых в это время в Москве уже было предостаточно. Практически все ВУЗы города, как будто соревновались в организации такого рода мероприятий. Не отставал и наш институт. «Скоморохи», «Оловянные солдатики», Градский сольно, «Удачное приобретение», «Рубиновая атака» — это только то, что я могу вспомнить.

На этот период пришелся и рассвет неформального движения — Клуба самодеятельной песни (КСП), объединившего любителей бардовской песни. Аббревиатура КСП использовалась еще в конце 50-х, но тогда она расшифровывалась как Клуб студенческой песни. В 1967 году состоялся первый общемосковский слет КСП. В 1960—1970 годы в больших городах было модно выезжать на природу в выходные. Слеты КСП, которые организовывались за городом весной и осенью, являлись своего рода имитацией походных условий, связанных с рождением туристической песни, которая не могла адекватно звучать и восприниматься в прозе городских будней. Живое дыхание природы, палатка, ночь, лес, освещенный кострами, пение под гитару, — все это создавало особую романтическую атмосферу. Слет выполнял и функцию своеобразного клуба знакомств, места свиданий. Место проведения КСП было окутано тайной, чтобы на него не проникли посторонние люди. Работала сеть внутреннего оповещения о месте слета и целая система особых знаков, по которым можно было добраться от пригородной станции до нужной поляны. Группа организаторов сооружала небольшую сцену, устанавливала звуковую аппаратуру и подготавливала территорию. Общий концерт обычно проходил в субботу вечером, а у костров пели и слушали круглосуточно. В походных условиях всем находилось дело, каждый играл определенную роль и это позволяло чувствовать свою значительность и незаменимость. На слетах царила атмосфера доброжелательности и единения. Он имел и свои особые ритуалы. Например, торжественное факельное шествие, пение общего гимна на закрытии. Чаще всего в этой роли выступала песня Окуджавы «Возьмемся за руки друзья». Пение этой песни, когда при этом все слетовцы брались за руки, произвело на меня неизгладимое впечатление при первом посещении слета КСП. Брат моего друга Димки Филюшина — Петр был заядлым КСПешником и именно он, под большим секретом сообщал нам, где состоится слет и как найти поляну. За это я ему очень благодарен. Вечная ему память. Без него я, наверное, никогда бы не попал на слет и не увидел всего этого великолепия, которое воплощалось в единении людей.

В общем это время было полно всевозможных событий, впечатлений и новых встреч. И в этом калейдоскопе событий мы практически не оглядывались назад. Жажда новых и новых приключений звала нас вперед. Да и что было грустить о прошедшем, когда жизнь открывала перед нами все новые и новые пространства. Горизонт был до «дьявола чист». Время было настолько стремительным, что не успели мы оглянуться, как на пороге стоял уже Новый 1974 год.

На празднование Нового года нас снова пригласила Татьяна Мисютина. Ее семья к этому времени уже получила новую квартиру. Её и предстояло «обмыть». Была приглашена вся наша студенческая группа и на удивление приехали практически все. Это был последний раз, когда мы собрались всем коллективом. Было весело, но уже с легким налётом грусти от предназначенного расставания.

На студенческие каникулы мы втроем: Карязин, Афанасьев и я поехали в Ленинград, куда нас пригласили мои знакомые девчонки. К сожалению наш приезд оказался несколько неожиданным не столько для одной из девушек, у которой мы планировали переночевать, сколько для ее папы, который был явно не рад залетным гостям. Нас выдержали пару дней. Атмосфера накалялась и мы, решив не злоупотреблять гостеприимством, приобрели билеты на поезд до Таллина. Перед отъездом нас пригласили посетить Пивной бар. На что мы с радостью согласились. Компания образовалась человек шесть. Интерьер бара был обычным для того времени. Круглые столы на ножке-бочке, стулья в виде бочонков. Меню тоже мало отличалось от стандартов начала 70-х. Но было одно, что сделало этот бар любимым для меня местом в Питере, как только я переступил его порог. Это была музыка. Из колонок, расставленных в четырёх углах большого пивного зала ревел рок-н-ролл, а именно альбом группы «Slade». Это было совершенно невообразимо для времени развитого социализма. Это был шок. И вот мы уже подпеваем группе, которая исполняет один из своих хитов того времени «Look at last nite». Приносят пиво. Мы продолжаем петь. Теперь это «Move Over». На нас начинают обращать внимание. И вот уже нестройно подпевают. А когда мы, встав заголосили во все наши три луженые глотки «Mama We All Crazy Now», зал взорвался вместе с нами. Это был неописуемый восторг. Два часа без передыха мы что-нибудь пели и пили и только скорый час отправления нашего поезда заставил собираться. Наша компания за время пения подросла где-то человек до двенадцати. Нас не хотели отпускать. Но мы выбрались. Шумная компания поехала нас провожать на вокзал. Одна из провожающих девчонок категорически заявила, что поедет с нами … Но тут мы вовремя протрезвели. Последние объятья. И вот поезд уже мчит нас в Таллин.

В Таллине мы провели два дня, переночевав в скромной гостинице. В этом городе меня, как и в Геленджике, поразили частные дома, которых в нем было множество. Не буду даже сравнивать их с моей дачей того времени, да и сегодняшней тоже. В одном из таких домов мы побывали. Туда нас пригласила молодая пара, с которой мы познакомились в баре. Величина, внутренняя отделка интерьера, мебель — все это поражало воображение 20-ти летнего парня. Нам так не жить, подумал я тогда. Но нужно постараться, ответил внутренний голос.

Остаток четвертого курса я провел в трудах и заботах. Пора было браться за ум и начинать серьезнее подходить к учебе. На кафедре работали знакомые Папы и, что интересно, Зав. кафедрой когда-то был руководителем его дипломного проекта. Это обязывало. Совсем уже валять дурака стало стыдно. Пришлось подтянуться.

Продолжалась и моя активная комсомольская работа. По согласованию с Папой я подал заявление на вступление кандидатом в члены КПСС. Успешно прошел все необходимые инстанции, а их было шесть, и был принят в кандидаты в мае 1974 года.
Лето 1974 года. Последние студенческие каникулы. Правда для всех студентов мужского пола это было время военных сборов, которые организовывались Военной кафедрой (а такая тоже была) нашего института. Я же к военной кафедре приписан не был и вот почему. Дело в том, что в СССР молодой человек, достигший 17 лет, получал из районного военкомата так называемое Приписное свидетельство. Каждый поступающий в ВУЗ юноша должен был иметь такое свидетельство на руках. А у меня в 1970 году его на руках не было. Я поступал в школу, не достигнув 7-летнего возраста. Хорошо помню, как мы с Мамой сидим в кабинете директора школы N 462 Пролетарского района г. Москвы на небольших стульях перед огромным письменным столом, за которым и решалась возможность приема меня в первый класс на 2,5 месяца раньше положенного возраста. И важная товарищ Директор, которая по стечению обстоятельств была моей однофамилицей, соблаговолила дать разрешение на мое раннее зачисление в школу. Поэтому я заканчивал школу в 16 лет и в военкомате про меня просто забыли. Когда же у меня не приняли документы в МГУ и мне пришлось обратиться в военкомат, то там, недолго думая, решили «исправить» ошибку — выдать мне военный билет, благо основание было. В это время моя близорукость прогрессировала и достигла уровня -8,5 диоптрий. Так я стал обладателем военного билета с формулировкой: «не годен в мирное время, ограниченно годен в военное время». Именно «благодаря» этому билету я и был освобожден от необходимости проходить обучение военному делу в нашем ВУЗе.

Итак, каникулы 1974 года начинались. И хотя их практически не было у моих сокурсников Игоря и Александра, то у моих друзей-партнёров по культмассовой работе Игоря и Ванечки (как мы его ласково звали в то время), которые учились на третьем курсе, — они были. Были каникулы, было свободное время, было желание. Не было только очень важной составляющей — денег. Поиском этого недостающего компонента мы и занялись. Для начала попытались продать «что-нибудь ненужное». «Ненужными» оказались мои диски, нажитые «непосильным трудом», немецкая электрогитара Музима (Musima), привезенная Гариком из ГДР, где его отец служил в группировке советских войск в конце 60-х, ну и старая акустическая гитара Ванечки. Не стоит и говорить о том, как дороги нам были все эти вещи, хотя и каждому по-своему.

Для продажи моих пластинок мы отправились на пятак около ГУМа, который стал в то время центральным в Москве. Продажа 2-х моих альбомов, одним из которых был рок мюзикл «Hair», заняла у нас два дня. С гитарами дела пошли хуже. Три дня мы пытались продать гитары на толкучке, которая была в то время на Неглинной улице. На третий день продали акустику. Музиму продать так и не удалось. Было лето. Покупатели отдыхали. В результате мы имели на руках 100 рублей и это было не мало. К примеру, зарплата начинающего инженера составляла 90 рублей. Однако трое, на такие деньги на «юга» уехать не могли и поэтому мы приняли решение поехать на отдых в наш МИЭМовский спортивный лагерь. Смена уже началась, свободных мест не было. Оставалось взять палатку, получить разрешение у руководства и поставить ее на лагерной территории.

Получить разрешение у лагерного начальства было делом не легким. Не помогала даже моя богатая лагерная история и прошлогодние заслуги. Единственное, что возымело действие — это наше предложение взяться за организацию культурного досуга студентов. На это клюнули. И вот уже наша палатка красуется метрах в 100 от футбольного поля рядом с лагерной линейкой. Прошел всего год с моего последнего посещения этого богоугодного места. Но многое изменилось. Практически был закрыт Эллинг. «Старики» покинули стены института и были заняты устройством на работу. Опустевший Эллинг производил грустное впечатление. Что-то уходило безвозвратно. Еще вчера здесь кипела жизнь: шли ремонтные и восстановительные работы катеров и яхт, выходила в плавание флотилия, проводились соревнования на воде, отмечались праздники, организовывались застолья. Сейчас же царила гнетущая, пугающая тишина. Именно тогда передо мною начало открываться значение фразы: «All Things pass». Я осознал, что поле памяти быстро зарастает. Налетела грусть…

Сменилось и руководство лагеря, которое практически перестало заниматься организацией досуга лагерной братии. И именно для такой работы мы этому руководству и понадобились. Начнем с того, что в лагере не было даже музкоманды. Просто никто не занимался ее созданием. Ну и перед нами стала задача ее организации. Тут нам повезло. Дело в том, что за неделю до нашего приезда для музыкального оформления открытия лагеря сюда был привезен, хранившийся в профсоюзе ВУЗа, комплект музыкальных инструментов и аппаратуры, на которых играла «моя» музкоманда в прошлом году. Оставалось только найти музыкантов. Это было и просто, и тяжело одновременно. Дело в том, что в 70-е каждый второй молодой человек играл на гитаре. Вернее, пытался это делать.

Мы дали объявление по радио. Откликнулось пять человек. Сразу скажу, звезд среди них не было, но все они были крепкими середняками и это облегчало создание коллектива. Со звездами всегда не просто. Трое из пятерых были увлечены бардовской песней и для исполнения рок-н-рольных композиций, а иного не предусматривалось, готовы не были. Позднее они пели у нас на концертах, устраиваемых лагере. Из оставшихся двоих, и это чудо, был один басист. Ударника нашли чуть позже. Как оказалось, он не пришел на прослушивание, потому что «не просыхал». Он долго отказывался от нашего «высокого доверия», но узнав, что после каждого выступления будет получать бутылку портвейна три семерки, а другого в местном сельпо не было, — согласился. Проблема оставалась в том, что у нас не было солиста, поющего на английском. Наш Ванечка, а именно он стал одним из ритм гитаристов, взял на себя исполнение английских песен на русском. Благо переводов на русский известных рок-н-рольных хитов было много. Это и «Дом восходящего солнца» группы «The Animals», «Венера» группы «The Shocking Blue», «Девушка» группы «The Beatles», «Летние каникулы» группы «The Mungo Jerry» и даже «Девушка с жемчужными волосами» венгерской группы «Omega», которую я год до этого самозабвенно пел моей будущей жене в том же лагере.

Что-же касается композиций на английском языке, то, Ваш покорный слуга, наглости которому никогда не было необходимости занимать, решил исполнять сам. Не обладая ни голосом, ни слухом, я не смог отказать себе в удовольствии поорать, а иначе это не назовешь, в микрофон. Но поверьте, делал я это так страстно, что частенько зал «завывал» вместе со мной. Тем более, что композиции, в большинстве своем, были забойные: «The Monkees» — Mary, Mary, «The Slade» — Cos I love you, Look at last nite, Move Over, «The Creedence Clearwater Revival» — I put a spell on You и даже Lady in Black — «The Uriah Heep». Репертуар сколотили за два дня, а на третий мы уже распевали на танцах. Народ, как и следовало ожидать, валил валом. Задание «партии и правительства» было практически выполнено. Но мы на этом не остановились и начали организовывать песенные вечера, в которых солировали, «отсеянные» в ходе создания группы, барды. Часто собирались и пели у костра. Моему другу Гарику, у которого слуха и голоса было даже меньше чем у меня, доверяли спеть две действительно ему удававшиеся песни — это «Вставайте граф» — Юрия Визбора и «На крыльце сидит собачка» — Владимира Красновского на стихи Заболоцкого. Для него это был праздник. Но праздники, к сожалению, подходят к концу.

К началу августа подошли к концу и наши деньги. Да гуляли широко. Кроме того, приходилось платить за питание в столовой лагеря. Делать было нечего. Пора было собирать вещи и перебираться в Москву. Покидали мы лагерь в большой грусти. Тем более мы не до конца понимали, чем мы будем заниматься в столице. Ну, а в действительности, нас там ждали новые приключения.

Будущее убедило меня, что пьющие люди безошибочно находят друг друга. Тем более, что в нашем институте для этого были созданы все условия. Я уже рассказывал о пивных барах, которые располагались по периметру его двух корпусов. Именно там встретились и подружились Гарик и Сашка Багров. Были и мы: Я, Карязин и Афанаськв их завсегдатаями. Эх сколько же пива было выпито в этих барах. Но если нам как-то удавалось чередовать их посещение с учебой и другими интересами и удовольствиями, то эти два друга, да и не только они, потихоньку теряли чувство меры, медленно, но верно скатываясь на «самое дно социального колодца». Но это было только начало падения и казалось, ничто не предвещало такого печального конца. Но он случился.

Где-то в конце 80-х вслед за своей женой, которую я тоже очень хорошо знал, ушёл из жизни Сашка Багров. Она также, как Сашка, часто бывали у меня на даче и поэтому я ее считаю «своей». Дело в том, что я почти всех побывавших в Фирсановке и проведших там хотя бы несколько дней считал и считаю «своими», а память о них свято храню. Ну конечно, за редким исключением. Залетали и непрошенные.

Гарик ушел из жизни где-то в начале 2000 -х, работая грузчиком на каком-то рынке. На связь не выходил, — уходил. Его первая и, по-моему, единственная официальная жена Татьяна ушла из жизни несколько лет назад в 2017 году. Она была симпатичным человеком. Они какое-то время вместе с Гариком жили у меня на даче, и я также считаю ее «своей».

Ну, а пока, вернувшись из лагеря, мы глубоко задумались о том, что делать и, куда себя девать. И тут Гарик вспомнил, что Багров давно звал его в гости. Ну, а друг нашего друга — это наш друг и потому сомнений не было. Телефонный звонок был только формальностью и вот мы уже стоим на пороге шикарной трехкомнатной квартиры Багрова на Юго-западе столицы. Его дом находился в двух шагах от места проживания моего брата Володи и ничего удивительного, что в скором времени они познакомились. Вообще практически все мои друзья раньше или позже становились и друзьями моего Брата.

Родители Багрова долгое время работали за границей и поэтому обстановка в квартире была соответствующей. Не смотря на раннее пополудни гостей было много, большинство из которых, как я понял позднее, давно не покидали эту обитель. Компания была чисто мужская. Атмосфера в обществе царила достаточно унылая, видимо сказывалось последствие бессонной ночи. На ломберном столике, стоявшем в дальней комнате, были разбросаны игральные карты. Пепельницы, стоявшие здесь же, были полны окурков. Посередине столика лежал лист бумаги с записями, говорившими о том, что здесь играли, в самую распространенную в то время среди студентов, карточную игру преферанс. За этим вот ломберным столиком нам довелось провести позднее несколько бессонных ночей. Ну, а пока мы, как все вновь прибывшие, были отправлены в магазин за спиртным. Но когда я собрался идти туда один, то мне недвусмысленно намекнули, что один я необходимого количества не дотащу. В результате за необходимым количеством мы пошли втроем. Вернувшись с пятью бутылками портвейна «Золотистый» 0,8 л и пятнадцатью бутылками жигулевского пива, а другого пива в то время практически и не было, мы были встречены очень радушно. Из продуктов нами было приобретено: два рулона дешевой колбасы, с десяток яиц и три батона хлеба. Не стоит и говорить о том, что наши финансовые запасы после столь серьезных расходов пришли в крайне плачевное состояние. Достаточно отметить, что только одна бутылка портвейна стоила в середине 70-х где-то около двух рублей. Потратив в общей сложности около 20 рублей, мы оказались на пороге «нищеты». Но раздумывать на эту тему времени не было, начиналось застолье. Назвать происходившее тогда за столом просто пьянкой, — язык не поворачивается. Назовем сие действо — студенческой пирушкой. Быстро выпитое пиво, попавшее на «старые дрожжи», подняло настроение и улучшило атмосферу. К чести собравшегося за столом коллектива, пили не запойно. Кроме того, всех отличало отменное чувство юмора, которое позволяло поддерживать атмосферу радости и веселья. Особенно своим остроумием отличался сам Багров. Он был прирожденным рассказчиком и балагуром. Таким он навсегда останется в моей памяти. Большинство его баек я успешно забыл, но один рассказ, передающий атмосферу его жизни и жизни его окружения в этот период я запомнил.
Однажды, устав от постоянного сидения дома, Багров и два его друга решили отправиться в поход. И хотя Багров и поход понятия несовместимые, за что купил, за то и продаю. Встретившись в метро Юго-западная, а именно там жил наш герой, они сели на автобус и поехали в сторону МКАД. Проехав 3−4 остановки после пересечения МКАД и увидев лесок они решили выйти. Углубившись в лес на несколько километров, они уткнулись в 2-х метровую изгородь, за которой возвышались какие-то административные здания. Столкнувшись с этим препятствием, друзья решили, что на этом пешая часть их похода закончена. Оглянувшись и найдя неподалеку зеленую лужайку, они расстелили предусмотрительно взятое с собой покрывало и откупорили первую бутылку, также предусмотрительно взятую с собой. Выпив и закусив, они перешли к культурной части похода и помимо второй бутылки достали из рюкзака колоду карт и начали играть в подкидного дурака. И тут необходимо отметить, что Багров практически никогда не проигрывал в карты, о чем я убедился на своем опыте. Был ли он шулером? Скорее всего да. Но делал он это искусно.

Денег у них не было и поэтому, обнаружив вблизи полянки ручеек, вытекающий из-под забора, они решили играть «на воду». Проигравший должен был выпить стакан воды, зачерпнув его в этом ручейке. Вода казалась чистой и поэтому особого беспокойства эта процедура не вызывала. Багров, для затравки, проиграл первую раздачу и выпил стакан «родниковой» воды. Наверно читателю ясно, что больше он не проигрывал. Одному же из его друзей фатально не везло, и он проигрывал практически постоянно. Остальное возлияние досталось другому другу. Допив принесенное спиртное и закончив играть, что видимо произошло одновременно, они собрали вещи и двинулись в обратный путь. Добравшись до метро Юго-западная, друзья расстались.

В этот же день Багров почувствовал тошноту, началась рвота. Он не вылезал из туалета. Через два дня симптомы отравления начали ослабевать. На третий день ему позвонил один из друзей-походников. Оказалось, что он в тяжелом состоянии попал в больницу, но начинает выкарабкиваться. «А как там Лешка?», — спросил Багров. «А Лешка, в бессознательном состоянии в реанимации, с крайне тяжелым отравлением», — последовал ответ. В конце концов Лешка пришел в себя. Но пролежав в больнице более месяца, он еще долго не мог вернуться к нормальной жизни, имея кучу осложнений. Как вы понимаете Леха был тем, кто проигрывал чаще всего. Что находилось за высоким забором, рядом с которым отдыхали наши друзья и откуда брал начало тот ручеек, осталось без ответа.

Вот такие они были эти ребята, с которыми мне приходилось встречаться в то время. Беспечные, бесшабашные, я бы даже сказал безбашенные и потому, наверное, достаточно быстро покинули наш бренный мир.

Мой дорогой Папа, давая мне жизненный наказ, говорил: «В какую компанию ты не попадешь, ты должен уметь стать своим». И поэтому, в какое бы общество не забрасывала меня судьба, я всегда пытался быть своим и в большинстве случаев мне это удавалось. Даже опускаясь «на самое дно социального колодца», я старался приспосабливаться.

Но вернёмся к нашему застолью. Выпивка постепенно подходила к концу и вместе с ней заканчивалась и пирушка. Поступило предложение «расписать пульку». Большинство охотно согласилось.

В преферансе, а именно о нем идет речь, существует много заповедей и присказок. Например, «Под виста заходят с туза, под игрока с семака», «Пуля дура, вист молодец», «Полковник был большая сука и пасовал при трех тузах» (эта была любимой Шуры Карязина), «Сто грамм к разбойнику (мизеру), что вобла к пиву» и т. д. Но есть одна непреложная заповедь: «В незнакомую компанию не садись». Мы ее нарушили и ничего удивительного, что нас подраздели. Народу набралось на две четверки. Меня и Ванечку посадили в разные группы. Гарик «пули» не писал.

Преферанс является коммерческой игрой, т. е. такой игрой на деньги, в которой результат в большей степени определяется умением игрока, нежели везением, в отличии от многих азартных игр. Хотя с этим мнением не согласился бы мой однокурсник Шура Аникин, который большую часть лекций провел, играя на последних рядах аудитории в Black Jack (Очко по-нашему). Он частенько говаривал: «В Очко любитель может выиграть или проиграть, а профессионал выигрывает всегда». Однако, видимо он не стал профессионалом. На сколько я знаю, в конце концов он вдрызг проигрался, продал квартиру и живет по друзьям. Мы же, в августовский вечер, сели играть с большими мастерами. Были ли они шулерами? Скорее всего нет. Ну может за исключением Багрова. Да и то, как мне кажется, в игре с нами ему не было необходимости прибегать к шулерству. Он был игроком во всех отношениях и в картах достиг высокого профессионализма. Что там долго говорить, игра шла в одни ворота и к утру, а именно столько длилась игра, мы были в крупном минусе. Поскольку игра шла «на стол», то проигранные нами деньги мы должны были потратить на «накрытие поляны». Что мы и сделали в этот же день. К сожалению, на это мероприятие были израсходованы все оставшиеся деньги. И поэтому карманы наши были совершенно пусты.

Мы горели желанием отыграться. Но нам хватило ума не садиться играть в долг. Оставалось найти деньги. Помог случай. Из 3-х дисков, которые у меня были, остался один. Это был альбом «Forever and Ever», который записал Demis Roussos. Диск был выпущен в 1973 году, а в Москве появился в 1974. Альбом был очень популярен и поэтому ценился дорого. Но для его продажи требовалась бы поездка на «пятак». А это время, которого у нас не было. Но везет, как известно, дуракам и пьяницам. Повезло и нам. Среди гостей Багрова был меломан, обожающий Demisa и под честное слово, что завтра я привезу ему пластинку, дал нам 60 рублей. А она того стоила.

Несмотря на то, что в карточной игре, которую мы вели в квартире Сашки Багрова, шла азартная борьба и проигрывались большие, как для нас в то время, деньги, обстановка за ломберным столом была исключительно дружелюбной и очень веселой. Радостная эйфория не покидала нас ни на минуту. Мы утопали в роскоши общения, общения людей, не обремененных житейскими проблемами и еще не отягощенными рабочими буднями в советских научно-исследовательских институтах, где ты обязан был находиться на своем рабочем месте от звонка до звонка, а жесткая пропускная система не предусматривала никакого свободного передвижения. Все это ожидало всех нас впереди, а пока мы наслаждались происходящим.

Продолжалась и игра. Постепенно мы приспособились к игрокам, начали улавливать их слабые стороны, избегали риска, не поддавались эмоциям. Дело пошло лучше и к концу третьей ночи мы даже начали выигрывать, что позволило нам спокойно продолжать игровой марафон. Спали мы днем. На пятый день было решено сделать перерыв, и мы разъехались по домам, договорившись собраться снова через неделю.

Расставшись с друзьями, я решил поехать на дачу навестить родных. Отъевшись и отдохнув, я придался размышлениям, которые привели меня к желанию продолжить вести свой личный дневник. Я начал его еще в школе, по настоянию Мамы. Дорогая моя Мама, если бы я воспользовался всеми мудрыми советами, которые ты мне давала. К сожалению дневник я вел крайне нерегулярно. Но самое грустное состоит в том, что сегодня, когда он мне особенно нужен, я не могу его найти.

Ну, а в тот августовский день 1974 года я, сидя в своей комнате-веранде на 2-ом этаже перед большим панорамным окном, упирающимся в ветки елок, решил продолжать его написание. А описать было что и Ваш покорный слуга не пожалел красок обрисовав картину происходящего за последнее время. Картина получилась красочной. В этот момент я и не думал, что мои откровения будут иметь серьёзные последствия. Но об этом чуть позже. Ну, а пока перекантовавшись в Фирсановке неделю я вернулся к Багрову. Зала была полной. Многие приехали заранее. Встретились, как давно не видевшиеся друзья. Застолью не было конца. Проставлялись проигравшие в последний раз. Была привезена гитара и квартира огласилась дружным студенческим пением. За столом появились женщины, что не могло не настораживать. Ибо как любил повторять слова Петра I мой будущий друг Ленька Совцов: «Баб на корабль не брать, а если брать, — то в достатке». Достатка конечно не было и это приводило ко многим курьезным случаям. Но слава Богу, обходилось без серьезных эксцессов.

За игральным столом продолжались «схватки боевые», но их пыл постепенно ослабевал. Притуплялись и горечь поражения, и радость побед. Приятное время препровождение продолжалось еще около недели. В конце концов стало ясно, что нужно менять дислокацию, тем более, что скоро должны были вернуться из отпуска родители Багрова. Пришло время принятия «судьбоносного» решения. И оно пришло, само собой. Игрался мизер. Когда открыли прикуп, играющий в сердцах воскликнул: «Знал бы прикуп, — жил бы в Сочи». Все переглянулись. Эта присказка была всем хорошо известна, но сейчас она прозвучала особенно к месту и явилась катализатором идеи. «В Сочи», — повторили все одновременно. Всем дали на сборы два дня. Времени оставалось мало, а денег в кармане еще меньше. Выхода не было, надо было продавать гитару Гарика. Что и было сделано. Деньги были получены …, но мне они не понадобились.

На следующий день, после успешной продажи гитары, я поехал на дачу, надо было собираться. Встретили меня, мягко сказать, недружелюбно. На мой немой вопрос мне протянули мой Дневник. Моя любопытная Мама не могла отказать себе в удовольствии изучить написанное мной. И, наверное, не стоит говорить, что прочитанное повергло ее в состояние легкого шока. В ходе вечерней душеспасительной беседы с участием, вернувшегося с работы Папы, было принято волевое решение посадить меня на карантин и моему сочинскому вояжу не суждено было состояться, а жаль. Вместо южного загара меня ожидали затяжные августовские дожди Подмосковья. До начала пятого курса института оставалось 10 дней.

Сегодня грустно сознавать, что практически никого из участников Багровской тусовки уже нет в живых. Поэтому оставшись одним из немногих свидетелей происходящего в августе 1974 года, я постарался воскресить в памяти события, вспомнить моих друзей того времени и сказать, что я о них помню и люблю. И пусть тепло моих воспоминаний согревает их души, где бы они сейчас не находились.

Пятый курс. Предметы остались только по нашей и смежной кафедрах, а именно: Полупроводниковое и вакуумное машиностроение и Вакуумная техника. Много семинаров, мало лекций. И на те, и на другие хожу. И той и другой кафедрой руководят близкие знакомые папы: Зворыкин и Александрова. Интересно мне было на занятиях? Скорее нет, чем да. Но я понимал, что инженерная должность — это моя ближайшая перспектива и, хочешь-не хочешь, нужно приобретать знания и становится специалистом.

В это время Папа заканчивал Кандидатскую диссертацию. Он познакомил меня с одной из ее разделов. Я переработал текст этого раздела и выступил с докладом на научной конференции, организованной нашей кафедрой. Я устроил из своего выступления что-то типа шоу. Жури конкурса также состояло из знакомых папы. Это были аксакалы микроэлектроники. Они ко всему относились серьезно и никакое шоу им было не нужно. И уже тогда я понял, что любому жюри, перед которым ты выступаешь, нужно говорить то, что они хотят услышать, а не заниматься самодеятельностью, проявляя свою индивидуальность. В дальнейшем полученный урок позволял мне избегать большого количества проблемных ситуаций. А пока я получил утешительный приз за оригинальность подачи материала…

Постепенно занятия сходили на нет. На смену им пришла преддипломная курсовая работа. Которая в свою очередь могла бы явиться частью будущего дипломного проекта, но могло быть и иначе. Я выбрал тему моей курсовой работы именно таким образом, чтобы она легла в основу моего дипломного проекта. Она называлась: «Разработка электронно-лучевого испарителя для нанесения тонкопленочных покрытий в вакууме».

В конце семестра я уже определился с местом своей преддипломной практики. Этим местом стал НИИТМ (Научно исследовательский институт точного машиностроения) в городе Зеленограде. Это был именно тот НИИ, красотой которого, еще будучи мальчишкой, я любовался, приезжая на своем мопеде в г. Зеленоград из своей Фирсановки. И уже тогда я подспудно понимал, что с этим городом будет тесно связана моя судьба. Когда же в конце пятого курса было распределение, сомнений у меня уже не было никаких.

Процедура распределения в советских ВУЗах проходила примерно следующим образом. На информационной доске деканата вывешивался список мест будущей работы. Составлялся рейтинговый список студентов, в котором учитывалась успеваемость и общественная работа. Проходило заседание комиссии по распределению, которую возглавлял Декан факультета. Заходили по одному в порядке списка рейтинга студентов и выбирали из предложенных мест распределения. Соответственно у первого по рейтингу был выбор из 100 позиций, к примеру, (по числу мест распределения), у второго из 99 и т. д. Я шел вторым из нашей группы и имел широкий выбор. Но он мне не требовался. Зеленоградские предприятия не пользовались популярностью и желающих поехать работать туда практически не было. И это вполне объяснимо.

Наш институт был ВУЗом куда принимали только москвичей и абитуриентов из Подмосковья. Это было принципиально, поскольку наш МИЭМ не имел своего общежития и не мог обеспечить студентов жильем. А у москвичей желания покидать столицу и ездить на работу по 1,5−2 часа в одну сторону не было. Снимать квартиру в то время было как-то не принято, да и денег на это, как правило, не было. Единственно кого мне удалось подбить на работу в Зеленограде, был Шура Карязин, которому я пообещал, с разрешения родителей, возможность проживания на даче в Фирсановке. Не скрываю, что одной из важных причин, подвигнувших нас выбрать зеленый город — это возможность получить квартиру в собственность после трех лет работы.

Но все это было чуть позже, а пока мы готовились радостно встретить Новый 1975 год. Отметить сие знаменательное событие было решено в Фирсановке. Этому в немалой степени содействовал тот факт, что дачная отопительная система к этому времени подверглась серьезной эволюции и обеспечивала комфортное пребывание в доме в зимнее время. Печное отопление моего детства, которое я описывал ранее, в начале 70-х было трансформировано в газовую отопительную систему.

Этому в немалой степени содействовало событие, произошедшее со мной в 1970 году. В этом году я в первый раз, в зимнюю стужу ночевал на даче один. В то время папа увлекался разведением нутрий. Для этого были сооружены специальные клетки, которые были размещены на старой веранде. Этот зверь легко перекусывает палец и поэтому кормление его, как и пересаживание из клетки в клетку, а для этого его нужно было держать за хвост, особой радости не доставляли. Питаются нутрии овощами и очень прожорливы. Для кормления мешками закупались морковка и свекла. Разводили этого зверя ради меха, который в то время в СССР ценился ввиду отсутствия, в свободном доступе, другого вида пушнины. На разведении этого грызуна папа планировал неплохо заработать, однако закончилось все двумя шапками-ушанками.

И так в один прекрасный день зимы 70-го года, когда процесс разведения был в самом разгаре, мы с Папой приехали на дачу кормить нутрий. Приехать в 20-ти градусный мороз в нетопленный дом удовольствие ниже среднего, если не сказать больше. Приехав мы сразу принялись топить печки. В тот переходный период от дров к газу папа приобрел буржуйку нового, на то время, поколения. Это была нехитрая разборная чугунная конструкция, которая состояла из четырех чугунных боковых прямоугольных плит, чугунного дна и чугунной крышки, на которую можно было ставить чайник. Она быстро нагревалась, быстро отдавала тепло в дом, но, и к сожалению, также моментально остывала. Для поддержания постоянной температуры в доме топилась большая печь. Протопить ее очень сложно и долго. Дров уходило немерено. К вечеру наконец-то дом был протоплен, звери накормлены и … пора было уезжать. Покидать протопленную дачу не хотелось, и я попросил Папу остаться. Он согласился.

Ночь, проведенная мною тогда на даче, запомнилась надолго. Дело в том, что протопить дом полностью за пол дня, а именно столько времени мы занимались кормлением, задача невыполнимая и поэтому на стыках холодных и теплых частей дерева происходят едва уловимые смещения, которые приводят к возникновению разного рода звуков — от потрескивания до постанывания. Вот почему всю ночь наш дом вздыхал и охал. С непривычки от этого явления было не по себе. Но не это тревожило меня больше всего. Оказалось, что в эту зиму наш дом облюбовали крысы.

Для того, чтобы не приманивать крыс и других грызунов на зиму все съестное пряталось в металлические емкости либо увозилось. Ритуал был соблюден и в этот раз. Но видимо трескучие морозы, которые стояли в то время на дворе, вынудили крыс стать вегетарианцами, воспользовавшись запасами, приготовленными для нутрий. Ну, а поскольку запасов было много, то и крыс под крышей нашего дома, собралось тоже множество. Бои за провизию шли ожесточённые и сопровождались истошными криками, переходящими в визг. Концерт этот пугал нешуточно и продолжался до самого утра. Так что о сне нечего было и думать. Если добавить к этому тот факт, что к раннему утру большая печь критически остыла, а о том, чтобы топить ее заново не было даже мысли, то ситуация выглядела удручающе. Едва дождавшись первой электрички, я собрал свои пожитки и двинулся на станцию. Добравшись до дома, я набрал в тазик теплой воды, сел посреди большой комнаты и наслаждался содеянным. Это была неподдельная радость.

События этой ночи заставили нашу семью задуматься над вопросом создания эффективной системы отопления. На дворе царил двадцатый век, и он требовал перемен, а именно, — переход на газовое отопление.

На первом этапе газификации дачи на веранде была установлена газовая плита. И керосинки ушли в прошлое. Позднее, в металлическую печную дверцу была врезана газовая горелка, направленная внутрь печной топки. С этого момента поленница дров, которая всегда была частью дачного пейзажа канула в лету. К 1975 году на той же веранде был установлен газовый котел, так называемый АГВ завода ЖМЗ московской области. Завод начал выпуск бытовых отопительных котлов этого типа в конце 1967 года, совершив революцию в подходе к организации отопления в домах индивидуальной застройки. Вместе с установкой АГВ была смонтирована и вся отопительная система дома, состоящая из 8 радиаторов, трубопроводов и расширительного бачка на втором этаже. Эта система успешно работает и сегодня. Вот почему проводы 1974 года прошли в уютном, жарко натопленном и ставшим уже таким близким всем нам Фирсановском доме.

За четыре года учебы наша студенческая компания неоднократно бывала здесь. И сейчас, смотря наши фотографии того времени, я осознаю какое удивительное счастье нам было подарено, какая ни с чем несравнимая радость общения сопровождала нас всю студенческую жизнь. И мне трудно подобрать слова, чтобы выразить благодарность судьбе за ту студенческую дружбу, которую она нам подарила, за чувства, которые мы испытывали друг к другу. За все то, что сделало наши студенческие годы незабываемыми. Мы и сейчас трепетно относимся друг к другу, хотя и не всегда выражаем это словами. Да, нам несомненно повезло встретиться.

Две недели назад наша неразлучная студенческая пятерка понесла первую и от этого особенно тяжелую невосполнимую потерю. После очень долгой и тяжелой болезни ушел из жизни Шура Карязин. Светлая ему память. И несмотря на то, что мы не общались долгое время, он оставался одним из самых близких моих друзей.

Как я уже писал выше, начало 1975 года было ознаменовано необходимостью принятия судьбоносного решения — выбора предприятия на котором в будущем мне предстояло начинать свою трудовую деятельность. И хотя до распределения оставалось еще время, выбор будущего места работы упрощал принятие решения по месту прохождения преддипломной практики, а это было важно для окончательного утверждения темы дипломного проекта. За советом я обратился к Папе и он, сделав ряд телефонных звонков, посоветовал проходить преддипломную практику в НИИ Точного Машиностроения, в лаборатории, возглавляемой Виктором Егоровичем Минайчевым. Я без колебания согласился.

Первый день практики запомнился мне на всю жизнь. И не по поводу масштабов производственных процессов, а по поводу архитектуры самого НИИТМ. Дело в том, что, сойдя на указанной автобусной остановке, я увидел ту картину, которая была знакома мне с детства, когда ещё подростком я приезжал в Зеленый город на своем велосипеде с мотором. Передо мною открылась панорама двух современных зданий из стекла и бетона, соединенных друг с другом застеклёнными воздушными переходами. Эти переходы соединяли главный корпус НИИ и принадлежащий ему опытный завод «Элион», на котором производились опытные образцы вакуумного напылительного оборудования для советской микроэлектроники. Все было как тогда в детстве. Я даже на минуту почувствовал себя в седле моего старенького велосипеда. Меня потряхивало от волнения.

Недавно я вновь посетил это место, место, которое подарило мне столько волнительных минут. Открыв дверцу своего автомобиля, я вновь увидел до боли знакомую моему сердцу панораму и вновь ощутил легкое волнение. Воспоминания охватили меня, но в то же минуту я вдруг с горечью понял, что за 55 лет с момента моего первого посещения этого места здесь ничего не изменилось. Как будто время остановилось или даже потекло вспять. Мое сердце сжалось от боли. В моем воображении всплыли пустые цеха завода, которые я увидел во время посещения НИИ в начале 90-х. Ужас от увиденного тогда, будоражит меня и по сей день. Но об этом позже.

Ну, а пока я полный радостных надежд вхожу под своды здания, символизирующего для меня царство микроэлектроники.

Хотя нет, нет. Не все так просто. В советское время все предприятия стратегически важных для страны отраслей являлись, так называемыми, «почтовыми ящиками». Проход на такого рода предприятия был возможен только после получения разрешения компетентных органов. Для получения такого разрешения необходимо было написать соответствующее заявление-ходатайство, заполнить анкету установленного образца, где указывались личные данные, а также биографические данные родителей. Анкета отправлялась в соответствующие органы, которые и могли дать согласие на выдачу соответствующего допуска, а могли и не дать. В моем случае оформление документов шло по упрощенной схеме (поскольку это была практика) и поэтому длилось оно не долго.

И вот, с одноразовым пропуском я стою на проходной предприятия моей мечты. Рядом со смой Шура Карязин, также получивший допуск и готовый приступить к преддипломной практике. Мы оба жаждем открыть дверь в новый для нас мир прикладной науки.

Нас встречает молодой мужчина лет тридцати. Его имени я, к сожалению, не запомнил. Поведение его отличалось достаточной оригинальностью. Иногда казалось, что он просто залетел сюда на время с другой планеты и вот-вот откланяется. Работа не была его сильной стороной. Он увлекался чтением. Запоем прочитал и перечитывал популярную в то время фантастическую повесть Василия Аксенова «Затоваренная бочкотара», которую цитировал направо и налево. Ещё он был пивным гурманом. Пиво было его фетишем. Все свои отпуска наш провожатый проводил на Западной Украине, где, по его рассказам, в 70-е годы практически в каждом городе была своя пивоварня, посещение которых и было его целью. Иногда мы с Шурой поигрывали с ним в преферанс в его однокомнатной квартире в седьмом микрорайоне. Но все это было потом…

А пока, поднявшись на лифте, мы идем по длинному коридору в сторону нашей лаборатории, которая находилась в торце здания. Вид лаборатории впечатлял. Это было большое пространство размером где-то 50×50 метров и с потолками не ниже 5-ти метров практически полностью заставленное разнообразным вакуумным оборудованием. Только слева и справа от входа вдоль стеклянно-металлических внешних стен располагались рабочие столы сотрудников. Слева от входа, в углу находился кабинет начальника лаборатории. На самом деле кабинет — это громко сказано. Это была небольшая, примыкающая к стене площадка, огороженная с двух сторон книжными шкафами, между которыми был оставлен метровый проход. Вот в этот кабинет нас и привели для знакомства с Завлабом (Заведующим лаборатории). Нам навстречу поднялся улыбающийся мужчина небольшого роста. Минайчев Виктор Егорович — представился он. Мы представились в ответ. Поздоровавшись и сказав несколько дежурных фраз, он пригласил для знакомства нашего будущего куратора-наставника Мирошкина Станислава Ивановича. Под его руководством мы и проходили преддипломную практику, писали дипломный проект, а позднее, став сотрудниками лаборатории, вошли в состав его группы разработчиков, которая занималась созданием систем нанесения тонкопленочных покрытий в вакууме. Он прилагал огромные усилия, стремясь сделать из нас с Шурой разработчиков с большой буквы. И если с Шурой ему это удалось, то со мной он потерпел полное фиаско.

За время преддипломной практики мы окончательно согласовали и утвердили тему дипломной работы и начали ее написание и оформление чертежей. Конечно о том, чтобы изобретать что-то самому речи не шло. Требовалось только, в технической библиотеке института, найти подходящий отчет о проведенном ранее НИРе (научно-исследовательской работе) по схожей тематике. Вскоре такой отчет был найден и положен в основу моей будущей дипломной работы, тема которой звучала примерно так, — «Разработка вакуумной системы для нанесения тонких пленок с использованием электронно-лучевого испарителя». Остальное уже было делом техники. Но если с чертежами разрабатываемого мной испарителя проблем не было, то с возможностью увидеть его в металле пришлось повременить. Дело в том, что НИР по моей тематике был закончен давным-давно и в вакуумной камере установки, где он был смонтирован когда-то, красовалось другое испарительное устройство. Нашел я его после недельного поиска в дальнем углу на полках, где хранились старые отработавшие устройства. Короче говоря, всякий хлам. Испаритель был в хорошем состоянии, но заставить его дышать, как оказалось после, не было никакой возможности. Пришлось уверовать, что он когда-то успешно функционировал. Другими словами, проводить исследовательские испытания моего электронно-лучевого испарителя не представлялось возможным и оставалось заниматься только теоретическими изысканиями. Что я и сделал.

Поездив, по ходу практики, месяц из Москвы в Зеленоград и ощутив на себе все прелести двухчасовой поездки на перекладных из дома до предприятия, мы с Шурой пришли к однозначному заключению о необходимости переезда в Фирсановку на постоянное место жительства. Но для осуществления такого переезда нам необходимо было провести работы по утеплению большой веранды Фирсановского дома. Работа предстояла не шуточная и поэтому мы решили перенести её реализацию на конец августа. Ну, а пока мы занялись финальной частью подготовки дипломного проекта.

Да, всё когда-нибудь кончается. Подходила к концу и наша студенческая одиссея. Сданы последние экзамены, закончена преддипломная практика. И вот мы вышли на диплом.

Защита дипломного проекта проходила в спокойной обстановке и не вызвала каких-либо проблем ни у меня, ни у всех остальных. Даже забытый мной дома, один из чертежей диплома, не помешал получить отличную оценку. И хотя сама процедура защиты была в общем-то проформой, получение диплома инженера явилось, вне всякого сомнения, важной вехой нашей жизни. В это время слово инженер еще не было ругательным и вызывало определенное уважение.

На дворе 1975 год, олицетворявший собой самый рассвет развитого социализма, который позднее назовут эпохой застоя. Она отличалась стабильностью жизни населения, определенным ростом благосостояния народа и отсутствием серьезных изменений в политической и экономической сферах. Я бы назвал этот период «беззаботным».

И вот в это «беззаботное» время нашей пятерке предстояло провести незабываемые (как показало время), последние совместные каникулы. Защита диплома проходила в конце июня, а подача документов для оформления на работу в НИИТМ предстояла только в сентябре (хотя конкретных временных ограничений не было). Это означало, что по крайней мере до середины августа, а именно момента, когда планировалось начать ремонт дачи, мы были свободны. В этот временной период спокойно вписывались две длительные поездки. Оставалось только определиться с направлениями наших путешествий.

Определились мы быстро. Первое предложение поступило от Шуры Карязина, а вернее от его мамы. Ее институтская подруга жила в Волгограде и уже давно приглашала ее в гости. Вместо нее поехали мы.

Конечно, основной целью нашей поездки являлся не столько сам город на Волге, сколько рыбалка на Ахтубе, на которой, кстати, до того времени, я еще не был.
Знаменитая река Ахтуба представляет собой рукав могучей красавицы Волги, отходящий от ее коренного русла напротив северной части Волгограда. Длина ее около 550 километров.

Прием нам оказали очень радушный. Даже очень, очень. Встретили на ж/д вокзале, разместили у себя в квартире, кормили на убой. Стол ломился от яств. Основой меню была рыба: заливная, запечённая, жареная, соленая, копченая. Следует отметить, что вся семья хозяев состояла из заядлых рыболовов и охотников. И накрытый стол указывал, что весьма успешных. Особенно хозяйке удавались пироги с визигой. Визига — это хорда осетровых рыб. Расположена она вдоль позвоночника и представляет собой длинный плотный шнур из мягкой пузырчато-клеточной ткани. Приготовление пирогов с визигой — это искусство. Не говоря уже о том, что для этого необходимо наличие свежего осетра. Ни до, ни после этого мне не доводилось пробовать ничего подобного. Среди мясных блюд превалировала кабанятина. Главные блюда сменяли вареные раки. Гора раков высоко возвышалась над столом. После чего полагался небольшой перерыв, за которым следовал фруктовый микс из собственного сада. Позже мы побывали в этом саду, который располагался на 4-х сотках на самом берегу Волги. И все эти четыре сотки были плотно засажены фруктовыми деревьями и кустами смородины и крыжовника. Завершала трапезу чайная церемония обильно сдобренная вареньем разного вида. От вишневого конфитюра до варенья из грецких орехов. Но особенно хозяйке удавалось абрикосовое варенье, которое я с упоением ел столовыми ложками.

Купаясь в изобилии вкусностей, я невольно сравнивал эти застолья с нашими семейными трапезами. И вынужден был признать, что «между ними есть две большие разницы», как говорят в Одессе. Стало ясно, что в нашей семье не было культа еды. И действительно питались мы скромно. Готовка не была сильной стороной моей мамы. Да и вечерами она часто была на работе и мы с папой готовили сами. Долго не заморачивались. Любимыми блюдами были макароны с колбасой, пельмени и картошка с тушенкой или селедкой. Занимались и домашними заготовками. Солили капусту, закручивали банки с компотами из сливы и яблок. Мариновали огурцы с собственного огорода. Как-то так.

Среди такого изобилия мы провели несколько незабываемых дней, одновременно готовясь к десанту на Ахтубу. Но всему приходит конец. Подошло к завершению и наше пребывание в гостеприимном Волгограде. Мы еще вернемся сюда спустя три недели. А пока мы грузимся в две машины, поскольку одна не смогла вместить пять рюкзаков, рыболовные снасти, трехместную байдарку «Салют» и пятерых путешественников и начинаем двигаться в сторону спутника Волгограда города Волжский, пересекая при этом дамбу Волжской ГЭС. Минуя город, мы продолжаем двигаться в сторону села Колобовка, где, пересекая Ахтубу по проселочной дороге, продолжаем движение по правому берегу реки в сторону Ахтубинска еще где-то 10 километров и останавливаемся тогда, когда дорогу нам преграждает залив, объехать который не представляется возможным. Здесь нам и предлагают разбить лагерь. Что мы и делаем, вытаскивая из машин нашу поклажу. Наши провожатые помогают нам ставить палатки и после этого откланиваются, обещая вернуться через пять дней. Мы остаемся одни.

Распределив вещи по палаткам, мы обустраиваем костер, собираем дрова, достаем посуду и начинаем готовить нашу первую трапезу. Перекусив, у нас появляется возможность оглядеться. Природа вокруг нашего лагеря достаточно скудная. Две осины бросают небольшую тень на палатки. Чуть поодаль осиновый лесок. От вида на пойму нас отделяет полоса изрядно вырубленной ветлы. Метрах в 100 от нас заросший залив, в который мы уткнулись, двигаясь на машине. Лагерь расположен на высоком обрывистом берегу Ахтубы. На берег реки ведет тропа длинною метров 50. Вот, пожалуй, и все.

Наступает вечер, появляются комары. Пьем чай и ложимся спать.

Спали долго. Просыпаясь, быстро завтракаем и приступаем к подготовке рыболовных снастей. Это дело не быстрое и занимает у нас пол дня. Перекусив, начинаем собирать байдарку. Часа два на сборку, и мы свободны. Приходит пора собственно рыбалки. Выходим на берег, начинаем блеснить и ставим донки.

Наступает вечер. Успехов на рыбалке почти никаких. Приходит время комаров. Уже не ловли рыбы. Идем на ужин. На следующее утро решаем перенести рыбалку в залив, куда и направились на байдарке. Блеснить втроем, сидя в байдарке, очень неудобно и поэтому я прошу высадить меня на берег залива. И тут происходит чудесное событие.

Поднявшись на крутой противоположный берег залива, я был ослеплен восходящим южным солнцем. Конечно я наблюдал рассветы и раньше. Но этот! Моему взору предстала сочно зелёная даль с темными курчавыми пойменными перелесками, пестрой мозаикой лугов и полей, светлыми крапинками бесчисленных ериков, ильменей и стариц. Когда я углубился в перелески и неспешно зашагал по берегу тихого ерика, меня словно поглотила эта волшебная изумрудная долина, полная жизни и радости.

Возникший передо мной пейзаж Ахтубинской поймы поразил и покорил меня, оставив эту ослепительную, во всех отношениях, картину в памяти навсегда. И как оказалось не только у меня. Волго-Ахтубинская пойма — последний естественный участок волжской речной долины. Это уникальное природное образование между основным руслом Волги и ее рукавом Ахтубой простирающееся на 450 км от Волгограда до Астрахани. Ниже Астрахани пойма переходит в обширную дельту и дальше в прибрежную зону Каспийского моря.

В дельту Волги мне удалось попасть только много лет спустя в июне 2015 года. И я тоже был поражен этим чудным краем, похожим на райский оазис, подаренный Творцом людям, как будто возмещение, за пустынные пространства окрестных степей Прикаспийской низменности.

Этим же утром, продолжив свой путь вдоль тихого безымянного ерика, я решил расчехлить свой спиннинг и сделал первый заброс. Он оказался неудачным. На моей старенькой инерционной катушке запуталась леска (образовалась так называемая борода). И немудрено. Со времени моей последней ловли спиннингом прошло к тому времени лет восемь. Справившись с бородой, я поднял блесну со дня, на который она опустилась и ускорил ее ход, интенсивно крутя катушку. И буквально в тот же момент я ощутил удар. Зацеп, подумал я, но ошибся. В следующее мгновение из воды с широко раскрытой пастью выпрыгнула щука, а это была именно она, пытаясь выплюнуть блесну, но тщетно. И уже через пару секунд у меня в руках трепетал щуренок весом где-то в пол килограмма. Второй заброс — вторая щука, потом третья. Я так возбудился, что потерял концентрацию и получил вторую «бороду», но уже более серьёзную. И тут же я услышал зов моих друзей. Ничего не оставалось как, взяв кукан, на который предусмотрительно была посажена пойманная рыба, направился в сторону залива. Подойдя к берегу, я увидел моих друзей с нетерпением ожидающих меня, а скорее всего завтрака. Они крайне удивились, увидев моих щурят, поскольку их улов состоял из пяти небольших окуньков.

Моя первая встреча с поймой не только познакомила меня с красотой этого природного оазиса, но и поразила обилием рыбных ресурсов. Этим же вечером на знакомство с поймой отправилась, и вся наша группа, за исключением меня, оставленного «на хозяйстве». После их возвращения на собрании коллектива было принято решение обратиться с просьбой к нашим хозяевам перевести нас вглубь поймы. Не то, чтобы нам не нравилось то место, где мы остановились. Красивый залив, удобный доступ к реке, уловистое место (на донках мы каждое утро снимали по два-три судака и пару сомиков) и т. д. Но пойма настолько заворожила всех, что ни у кого не было сомнений в необходимости переезда. Последней каплей, переполнившей чашу нашего желания как можно скорее переехать в новое место, стал инцидент, который произошел следующей ночью.

Вечер прошел буднично и был наполнен лагерными заботами и рыбалкой. Комары загнали нас в палатки достаточно рано и где-то часам к девяти мы уже мирно спали. И немудрено, поскольку на рыбацкую зорьку мы вставали около четырех утра, чтобы первые забросы снастей делать еще до восхода солнца. Часов в двенадцать, как потом оказалось, нас разбудили шорохи вокруг палаток и звонок колокольчика, закрепленного на леске донной удочки. Пока мы выбирались из палатки, развязывая шнуровку ее двери, наши ночные посетители успели ретироваться к берегу Ахтубы и начали ее форсирование. Когда мы добрались до берега, они были уже на середине реки. Следует отметить, что в середине 70-х слово дефицит являлось, пожалуй, самым употребляемым. Не то, чтобы не хватало товаров вообще, но импортных не хватало точно. Не были исключением и рыболовные снасти: лески, крючки, блесны, спиннинги и т. п. Что касается ахтубинской поймы, то найти здесь мало-мальски сносные товары для рыбалки, в то время, было практически невозможно. Поэтому немудрено, что наши ночные гости, а ими, скорее всего, были мальчишки из села, расположенного где-то в километре ниже по течению Ахтубы, решили позаимствовать наше рыболовное оборудование, а за одно поживиться дефицитными продуктами. На самом деле наши потери оказались невелики: спиннинговая катушка, пара донок и кое-что из продуктов. Но не проснись мы вовремя могло быть значительно хуже. Но и этого было достаточно. Решение по переезду было принято единогласно. Это решение позволило нам посетить воистину райский уголок Земли.

Наши хозяева приехали нас проведать, как и обещали, на пятый день. Почувствовав наше настроение и выслушав наш рассказ о ночном инциденте, они, не без колебаний, предложили нам переехать вглубь поймы. Их колебания объяснялись тем, что место нашего назначения находилось на границе природного заказника — территории в пределах которой под особой охраной находятся отдельные виды растений и животных и останавливаться там запрещено. Но … И тут следует отметить, что муж нашей хозяйки являлся общественным рыболовным инспектором и ввиду этого имел доступ в запретные, для других, природные места. Поскольку в России, как известно, кто что охраняет, тот то и имеет, то наше появление в заказнике явилось ярким подтверждением этого тезиса. В любом случае такого удивительного места мне не довелось больше никогда встретить в своей жизни.

Наши хозяева приехали на одной машине, то наш переезд занял достаточно долгое время. Перевозили нас в два приема, причем байдарку не разбирали, а транспортировали в сборе, закрепив на верхнем багажнике автомашины.
Но вот мы на месте. Поскольку время было уже позднее, то наши «ангелы-хранители» покинули нас сразу, а мы занялись разборкой вещей и разбивкой лагеря. Далее ужин и здоровый сон под, неописуемой красоты, луной.

Утро. Наше первое утро в раю.

Попытаюсь как можно подробнее описать эту райскую обитель. Наши палатки стояли на стрелке маленькой речки и старицы Ахтубы (старого ее русла). Ширина речки (название которой мы так и не узнали) в месте ее впадения в старицу составляла метров 7−10. В остальных местах она была чуть уже. Но не смотря на свою узкость глубина ее доходила до 4-х метров. Однажды мы прошли вдоль этой речушки километров пять до ближайшего магазина. Она, извиваясь как змея, которых там тоже было много, медленно текла по бескрайней равнине поймы. Прямых отрезков было немного. Один поворот сменялся другим. Берега речки были густо покрыты ветлой, как, впрочем, и берега всех проток в Пойме. По дороге домой из магазина, где был куплен хлеб и трехлитровая консервная банка сливового джема, Шура Карязин нашел мертвого тушканчика, которому в последствии суждено было сыграть роль приманки в охоте на «водяного монстра», жившего в упомянутой речке.

Сама старица была немного шире и в некоторых местах достигала 20−25 метров. Её берега также густо поросли ветлой, которая оставляла только небольшие прогалины, как бы освобождая доступ к воде. Глубина старицы достигала 5-ти метров, длину её мы не оценивали. Наш палаточный городок был расположен на открытой площадке, которая пологим склоном спускалась к речке, с одной стороны, и к старице — с другой. Площадка была свободна от деревьев и кустарников и поэтому легко продувалась ветрами, дующими со стороны поймы. Это позволяло достаточно спокойно совершать вечернюю трапезу и чаепитие со сливовым джемом не опасаясь комаров. Только в метрах в десяти от палаток росло одинокое осиновое дерево.

На противоположной стороне речки зеленым пятном располагалось поле лопуха, двумя языками охватывающее небольшой ивово-осиновый перелесок, прячась за который, мы ходили в импровизированный туалет, используя лопухи вместо туалетной бумаги. К нашей старице со всех сторон подступала пойма. Жаркая, бескрайняя пойма, обволакивающая нас своей чарующей красотой. Жара стояла такая, что купаться приходилось каждые пол часа. Даже ночью температура не опускалась ниже 25-ти градусов. Вот почему на рыбалку мы выбирались только рано утром или поздно вечером.

Рыбалка — это отдельная песня. Скажу сразу — рыбы было очень много и разной. И это при том, что мы особо не заморачивались охотой за ней. Основным нашим орудием лова были спиннинги. Саня уходил со спиннингом метров за двести от лагеря, где было помельче и в осоке под самым берегом пряталась небольшая щука. Она и была его целью. Как сейчас вижу его бредущего по колено в воде вдоль осоки, бросающего блесну вдоль берега. На плечах у него холщовый мешок, в который он складывает рыбу. Ему всегда сопутствовала удача и без 15−20 щурят он назад не возвращался. И поэтому щука на завтрак, обед и ужин нам скоро порядком надоела.

Я и Игорек, как правило, ловили с песчаного пляжа рядом с лагерем. Берег в этом месте был пологий. Также полого в глубину уходило и дно пляжа. Именно с этого дна и охотились крупные хищники на малька, который гулял на мелководье. Надо сказать, что хищников в старице было очень много и к нашему приезду они успели значительно сократить поголовье малька, да и вообще количество мелкой белой рыбы в этой акватории и поэтому блесну хищники хватали охотно. И не только крупная щука, окунь, судак и жерех, но и сом и даже язь. И сома, и язя на спиннинг я ловил только на этой старице. Вне всякого сомнения, только голод мог заставить их охотиться за блесной.

Через неделю к нам в гости приехали наши хозяева со своими друзьями. Эти друзья тоже были внештатными сотрудниками рыболовного надзора. А, как я уже писал ранее, у нас кто что охраняет, тот то и имеет. Поэтому крепко выпив они достали бредень. Бредень представлял собой сеть длиной 10 метров, шириной 1,5 метра. Эту сеть два-три человека заводят в водоем и тянут вброд передвигаясь по мелководью вдоль берега время от времени вытаскивая эту сеть на берег. Не стоит и говорить, что бредень является запрещенным средством вылова рыбы. Но пьяным рыбоохранникам «море по колено». В прямом и переносном смысле этого слова. Чуть не утонув, матерясь и чертыхаясь, наши незадачливые рыбаки с большим трудом вытащили бредень на берег. Рыбы не было. Плюнув в сердцах и бросив бредень, они пошли пить дальше. Утром наши гости уехали. При этом бредень, как и водится, забыли на берегу.

Но эти деяния представителей рыболовной охраны — детский лепет по сравнению с тем, что начало твориться в Пойме в начале 90-х, после развала Союза. Изрядно обнищавшие соплеменники, для отпуска стали выбирать дешевые направления. Одним из таких направлений явились Волга и Ахтуба. И Пойму наводнили толпы отдыхающих со всей страны. А поскольку рыбоохрана практически перестала существовать «российские труженики» начали варварское освоение рыбных богатств нижней Волги и, практически потеряв страх, открыто принялись использовать все ранее запрещенные виды рыболовных снастей. Но как бы этого было мало, за десять лет Пойма Ахтубы и дельта Волги были превращены в помойку, которой они и остаются до настоящего времени. Ну может быть за исключением территории Астраханского заповедника. Весь этот ужас я видел собственными глазами, посетив Дельту первый раз, после большого перерыва в 2017 году. Но все это будет потом, а пока на дворе 1975 год.

Утром мы нашли бредень, брошенный на берегу нашими гостями и не нашли ничего лучше, как «завести» его. У нас было неоспоримое преимущество перед нашими предшественниками — было светло. Мы тщательно подготовились и успешно провели эту акцию. Но когда мы попытались вытащить бредень на берег, мы с ужасом поняли, что не сможем этого сделать — он был буквально набит рыбой. Такое количество рыбы, при ловле бреднем, я видел впервые. В основном это были щуки разного калибра, которые вели охоту из прибрежной осоки. У нас хватило ума, перевернув бредень, выплеснуть все его содержимое обратно в воду.

Во время нашего пребывания на Старице, произошел еще один забавный случай, который, правда, мог закончится плачевно. На речке недалеко от места нашей стоянки был глубокий как для такой узкой реки, омут. Глубина его составляла метра четыре. Каждый вечер наслаждаясь чаепитием, мы слышали всплески на воде в районе омута, сила которых явно говорила о том, что плещется какой-то гигант. Это был вызов, и мы решили организовать охоту на этого монстра. Именно для этой охоты и был принесен Александром и спрятан недалеко от лагеря мертвый тушканчик. Выбрав среди наших снастей самую толстую леску, кусок свинца, самый большой тройник мы соорудили что-то типа донки. Насадив на крючок уже изрядно пахнувшего тушканчика, мы двинулись на охоту. Смеркалось. Подплыв к нашему омуту на байдарке, мы аккуратно опустили приманку в самом глубоком его месте, который определили заранее. Далее, пристав к берегу и прикрепив другой конец лески к строжку, роль которого играл ивовый прут, мы решили провести ночь рядом с нашим орудием лова. Для этого из палатки были принесены надувные матрасы и положены около донки. Стемнело. Объятия Морфея становились все крепче. Понимая, что мы вот-вот заснем, мы решили как-то укрепить леску. И тут Игорек, которому в голову всегда приходили оригинальные идеи, предложил привязать леску к его ноге. Но Слава Богу мы этой идеей не воспользовались. Было принято решение вбить кол рядом с строжком и закрепить леску на нем. В конце концов, вбили два кола для страховки. После этого успокоились и заснули. Спали крепко и видимо поэтому не слышали, и не видели, что происходило. После пробуждения, нам пришлось лицезреть только результат. А результат был впечатляющим. С лица земли исчез наш строжок, оба кола, ну естественно и леска. Первое, что пришло в голову, хорошо, что не исчез Игорек. Увидев эту картину, я навсегда зарубил себе на носу, что в Пойме живут такие монстры, шутить с которыми совершенно не стоит.

Не стоит и говорить, что вся наша снасть исчезла практически бесследно. Только несколько дней спустя метрах в 50-ти от омута мы наткнулись на один из наших кольев, к которому мы привязывали донку.

Еще один интересный случай произошел со мной во время нашего отдыха. Наши хозяева, рассказывая о фауне Поймы, упоминали о большом количестве раков, которые водятся в старице. И даже оставили нам две раколовки, которые были похожи на верши. Эта снасть изготовлена из сетки, натянутой на кольца с конусным входом в основании. Внутри сетчатой конструкции закрепляют приманку. Для раков такой приманкой может служить кусок любой дохлой рыбы, лучше уже крепко пахнущей. И вот, однажды, не очень веря в успех, я с двумя этими раколовками вышел на берег Старицы с целью насладиться ловлей ракообразных. Закинув снасть в воду метрах в двух от берега и привязав веревку к бревну, лежавшему на берегу, я удалился собирать дрова для костра. Вернувшись минут через 20−30 и вытащив снасти, я обнаружил их совершенно пустыми — ни раков, ни рыбы, кусок которой я закрепил на дне раколовки. Немного удивившись я вновь «зарядил» свою снасть. Провозившись с костром около часа, я вернулся на берег, повторив попытку достичь ракового изобилия и вновь потерпел фиаско. Плюнув, я бросил эту затею. Некоторое время спустя, продавец магазина, в который мы ходили за продуктами, после моего сетования на отсутствие раков в Старице, ухмыльнулся и объяснил, что раколовку следует вытаскивать через пять минут после заброса, не позднее. Иначе рак успевает съесть рыбу и ретироваться. Звучало не очень убедительно, но я решил попробовать. И, о чудо, уже через полчаса после начала лова большое ведро, принесённое мной на всякий случай, было наполнено «ползающим деликатесом».

Таковы только некоторые из эпизодов нашей незабываемой поездки в Волжско-Ахтубинскую пойму. Божественных дней и ночей, проведенных в состоянии неописуемого восторга под палящим солнцем и неподражаемой ночной странницей — южной луной.

Но время неумолимо и вот мы уже собираем наш лагерь, пакуем «чемоданы», грузимся в машины и покидаем этот райский кусочек Земли, затерявшийся в Астраханских степях. В Волгограде нас ждал ломящийся от яств обеденный стол, от которого нам удалось «отвалиться» только поздним вечером. Ну, а следующее утро застало нас уже в поезде, который мчал в Москву. Прощание на Павелецком вокзале было коротким. Впереди нашу компанию ожидало новое путешествие и к нему нужно было готовиться. На дворе заливал красками московские улицы конец июля. В городе было невыносимо жарко и хотелось уехать, что мы и сделали через три дня после возвращения.

Еще до отъезда на Ахтубу я договорился с Еленой Шурыгиной о нашей поездке в Крым, в город военной славы — Севастополь, в котором их семья обладала квартирой. Эту квартиру получил ее папа. Он был военным и служил на флоте. В Советском Союзе военные, после выхода в отставку, имели право выбрать для себя место проживания практически в любой точке страны. Он выбрал Севастополь.

И вот, спустя три дня мы уже на Казанском вокзале, а еще через полтора дня — в Городе герое. Мы — то Шура Карязин, Галка Малахова, Галка Суровицкая, ее брат, Елена Шурыгина и я. Квартира была небольшая. Комната, в которой мы располагались, была совершенно пустая. Зная об этом, мы привезли с собой спальные мешки и надувные матрасы. На них мы спали, ели, играли в карты, слушали музыку на переносном катушечном магнитофоне, привезённом с собой, читали вслух «Золотого теленка», хохоча до упаду. Воспоминаний о самом городе осталось совсем немного. Главное из которых — это впечатление о Херсонесе, развалины которого находятся на самом берегу Черного моря в границах Севастополя. Херсонес — самая популярная достопримечательность Севастополя. Это символ истории полуострова. И действительно остатки древнего города впечатляют. Много лет позже, прочитав книгу Антонина Ладинского «Когда пал Херсонес», где описаны события покорения города Киевским князем Владимиром Красное Солнышко и принятия им здесь крещения, после чего и Русь стала христианской, я по-другому взглянул на этот исторический памятник. В том же далеком 1975 году я отрешенно бродил среди беломраморных колонн и руин старинных храмов, до конца не понимая значимость этого кусочка земли для истории Государства Российского.

Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать об этой поездке на Крымский полуостров, последнего нашего совместного, хоть и в отсутствии Афанасьева, путешествия.

Подходило к концу лето, заканчивалось наше совместное движение во времени и пространстве, кончались наши незабываемые студенческие годы. Да, заканчивался увлекательный вояж пяти друзей длинною в пять лет. Незабываемых лет полных радости, дружбы, увлечений, взлетов и падений, наслаждений и разочарований и, в конце концов, полученных знаний.

Последний раз мы встретились все вместе в начале октября этого же года. Праздновали день рождения Шуры Карязина. Как всегда, было весело и радостно. Однако легкая грусть от приближающейся разлуки уже витала меж нас. Да, это была наша последняя совместная встреча. И, к сожалению, она больше уже никогда не повторится. В этом году мы простились с нашим дорогим другом Сашей Карязиным. Но есть надежда, о которой я написал когда-то, в одном из своих стихотворений:
«И когда соберемся все вместе
В том далеком небесном краю
Снова вам повторю я всем сердцем
Что я вас бесконечно люблю".

И больше мне нечего добавить.

И вот наступило время решать поставленную ещё весной задачу по подготовке Фирсановской дачи для нашего с Шурой Карязиным постоянного проживания. На дворе стоял конец августа 1975 года и откладывать сие действо уже было нельзя.

Как я уже писал ранее, газ к нашему Фирсановскому дому подвели, где-то к началу 70-х, а к концу 1974 года был смонтирован и полностью готов к эксплуатации весь отопительный контур дома на основе АГВ. Но для того, чтобы система отопления безопасно функционировала, исключив ее возможное замерзание, необходимо было решить вопрос утепления веранды дома.

Задача же эта оказалась непростой. Очень непростой.

Дело в том, что веранда была уже давно построена, а утеплять построенный объект значительно сложнее чем строящийся. Особенно это касается пола и потолка. Большой проблемой того времени были и строительные материалы. Их просто практически не было в свободной продаже. Поэтому все надо было добывать с боем.

Первый этап — утепление окон. Когда строилась веранда, мой крестный — Сергей Дорошин, который в то время занимался ремонтом театров Москвы, привез в Фирсановку старые оконные рамы, снятые при ремонте московского театра «Эрмитаж». Эти рамы были однокамерные, т. е. с одним стеклом. Держать тепло они могли очень условно. Решить задачу могли бы вторые стекла, установленные с внутренней стороны рам. Но надо было где-то эти стекла, размером 60×110 см, найти.

Нам повезло! Нашли мы их достаточно быстро в Крюково. Был там небольшой стекольный магазин-мастерская. Заказав стекла нужного размера, мы на следующий день с другом моим Александром вернулись в мастерскую забрать заказ. Сделать это оказалось совсем не просто, чисто физически. Мы заказали 12 стекол. Вес их был весьма внушительным. Вызвать такси из Крюково в Фирсановку в 1975 году было практически невозможно, да и денег на такую поездку у нас не было.

Поделив 12 окон на двоих, обернув их в одеяла, которые предусмотрительно были взяты с собой и собрав волю и силы в кулак, мы выдвинулись в сторону станции Крюково, находившуюся километрах в 3-х от магазина.

Сказать, что наша ноша была тяжела, значит не сказать ничего. Тащили мы ее с огромным трудом, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Единственно, что придавало нам сил, это то, что эта ноша была «своя». А «своя ноша», как известно, не тянет.

С трудом добравшись до вокзала, сев в поезд и немножко отдышавшись, мы с горечью осознали, что впереди нас ждет еще путь в 2 километра от станции Фирсановка до дачи.

Нечего и говорить, что дорога до дачи казалась нам бесконечной. И хотя ноша и была своя, но сил уже не было совсем. Последние метров сто мы двигались на одном энтузиазме, но дошли, и задача была решена.

Однако это только одна из задач, стоявших перед нами в ту теплую осень 1975 года. Следующим этапом предстояло утеплить стены нашей веранды. В качестве утеплителя в то время использовали, так называемую, стекловату. Это реально подобие ваты, перемешанной с гранулами стекла. Работать с ней было небезопасно, да и укладывать ее в стены не хотелось. По случаю, Папе удалось купить на своем предприятии списанные фильтры с очистных установок. И хотя они были, мягко говоря, не очень чистыми, другого варианта у нас не было.

Делая внутреннюю обрешетку стен и выкладывая их фильтрами, нам необходим был стеновой материал для внутренней отделки. Лучше всего для этого подходила фанера или оргалит. Но их было не достать. Однако нам опять повезло.

Совершенно случайно в строительный магазин на Сходне (ж/д станция рядом с нами), завезли листы оргалита. Четыре из них удалось купить нам. Оргалит — это строительный материал, представляющий собой листы, которые изготавливают путем горячей опрессовки отходов бумаги и древесины, с добавлением вяжущих веществ. Наши листы были размером 1,5 на 1,5 метра и толщиной 4 мм. Перемещать даже один такой лист было делом не простым, а четыре… Пришлось сделать две поездки. Два листа вместе нам еще кое-как тащить удавалось. И уже вечером того же дня четыре, крайне необходимые нам, листы оргалита стояли вдоль одной из стен веранды, а ещё через пару дней все ее стены были успешно утеплены.

Но, как оказалось, самое сложное нас ждало впереди. Необходимо было утеплить пол и потолок. И если потолок удалось утеплить достаточно просто, засыпав его опилками, которые в 2-х мешках мы привезли с лесопилки, работающей в то время на той-же Сходне, то с полом дело обстояло значительно сложнее.

Начать нужно с того, что пол на веранде был ординарный, состоящий из одной половой доски толщиной миллиметров 10. Такой пол нам, конечно, не мог обеспечить тепловой режим в помещении. Нужен был двойной пол.

Проводить вскрытие существующего полового покрытия и создание его дублера мы не решились. Другим возможным решением являлось формирование чернового пола снизу, из подпола.

Было решено сколачивать щиты на улице, а далее прибивать их снизу к балкам, на которых крепился основной пол. Лучше и проще было бы формировать второй пол из досок, но где же было их взять!

Впрочем, не было у нас материалов и для сколачивания щитов тоже. И мы вновь отправились на Сходню, а именно, на мебельный комбинат, который успешно функционировал там в то время. На комбинате нам вновь сопутствовала удача.

Там, по какой-то совсем смешной цене, реализовывали отходы производства. Это были небольшие фанерные куски размером 60×60 см. Скупив все, что было, а было этого штук 20, мы вновь превратились во вьючных животных и потащили фанеру на станцию. Ну, а далее по уже знакомому пути.

Позднее еще одну вылазку в поисках материалов мы совершили на Сходню, уже на лесопилку, с другом Афанасьевым. Результатом этого вояжа явилось приобретение с десяток горбылей (не струганных досок), которые и были доставлены по назначению на нашу стройку.

И так, более-менее обеспечив себя материалом, мы поняли, что вдвоем поставленную задачу по утеплению пола мы выполнить не сможем. Собрать и сбить щиты для нас было реально, но зафиксировать и прибить их к балкам с низу из подпола, у нас не хватит ни сил, ни рук.

Я всегда с благодарностью вспоминаю моих друзей, которые в «трудное время» приходили на помощь. И в этой ситуации к нам на помощь пришел наш с Сашкой друг- Игорек Афанасьев. Ну и конечно неоценимая помощь была оказана моим Папой, который наравне с нами ползал под полом, держа и прибивая подготовленные заранее щиты.

Следует особо отметить, что еще до начала нашего строительства Папа прозорливо решил построить небольшой предбанник перед входом на веранду, чтобы создать тепловой буфер. До этого дверь с веранды открывалась просто на улицу. Он начал возведение этого предбанника один, Бог знает где, доставая материалы. Мы только помогли ему его закончить.

Работа в подполе, где все приходится делать стоя на коленях, крайне тяжела и травмоопасна. Ситуация осложнялась еще и тем, что на нашей стройке практически закончился утеплитель. Это привело нас к необходимости использовать в качестве такового простой речной песок. Благо его было в достатке.

Лазая под полом, чертыхаясь и матерясь, мы с каждым днем приближали окончание стройки. И вот, наконец, этот радостный день настал. Это была наша маленькая, но победа. Да, впереди еще были: залив воды в контур обогрева, проверка работы АГВ, устранение протечек и т. д., но основные строительные работы по утеплению были выполнены.

Приближалось новоселье.

На дворе стояла середина сентября, откладывать было уже некуда и мы с Александром пошли сдавать документы на оформление на работу в НИИТМ.

И тут оказалось, что проверка документов, предоставляемых соискателями для поступления на работу в закрытые НИИ, составляет около двух месяцев. Лафа продолжалась.

Два подаренных нам месяца позволили успешно обустроить наш Фирсановский быт. Доставались из чуланов и вешались на потолках старые абажуры конца 50-х, стелились на пол видавшие виды и истертые часто до дыр ковры и паласы, завешивалась, неведомо откуда взявшимися циновками, никому уже ненужная печь, служившая верой и правдой Фирсановскому дому более 35 лет. На циновках развешивались вкладыши к конвертам, побывавших в наших руках, музыкальных дисков и один, купленный по случаю за бешеные в то время для нас деньги — 20 рублей, плакат с изображением Ливерпульской четверки. Этот постер был продан позднее моему другу Леньке Совцову за те же 20 рублей.

Из небытия был извлечен даже, неизвестно как уцелевший, ломберный столик, за которым долгими зимними Фирсановскими вечерами мы любили поиграть в преферанс. Был также привезен из Москвы и установлен в гостиной Фирсановского дома старый телевизор. Гостиная? Ну если можно было так назвать комнату размером где-то 3×3,5 метра, где стоял старый, взятый у Филатовских, книжный шкаф, напоминающая большой ящик тумба, на которую и был поставлен телевизор. На полу лежал старый, ну очень старый ковер, а на нем три подушки с видавшего вида дивана, основная часть которого стояла в следующей комнате, именовавшейся нашей с Сашкой спальней.

Так шаг за шагом, устраивая быт, мы готовились к часу «Х». К часу, когда нас призовут на инженерную вахту.

И вот этот час пробил.

Начиналась наша рабочая эпопея.

Но это уже совсем другая история…

Весь пятый курс МИЭМа я продолжал активную комсомольскую работу. Обстоятельства обязывали. Как кандидат в члены КПСС, я должен был показать результаты своей общественной деятельности. Кандидатский срок составлял один год и поэтому уже в марте мне предстояло снова проходить соответствующие инстанции, которых было не меньше тех, которые я проходил при поступлении в кандидаты. Успешно пройдя все эти испытания я в мае 1975 года получил партийный билет. Сомневался ли я когда-либо в правильности выбора, сделанного в то время. Скажу так. Нет, не сомневался. Но о многом, что делало руководство партии я сожалею. Но еще больше я сожалею о том, что не делал сам.

Волею судеб мне пришлось быть очевидцем целого ряда трагических событий в жизни моей страны СССР, вплоть до ее развала. И в этом огромная вина и моей партии, а значит и моя. Именно партия довела и себя, и страну до такого состояния, когда неприятие ее населением вылилось в политическую апатию людей и их нежелание даже бороться за сохранение собственной государственности. Мой папа еще в начале 80-х как-то сказал мне, что, если бы не я и моя сестра, он вышел бы из рядов партии. Да он понимал, что такой поступок мог иметь последствия для семьи и не сделал этого. Он был убежденным коммунистом и очень порядочным человеком и, видимо, уже тогда начал понимать, что слова и дела партийного руководства уже не соответствовали друг другу. Это была и его трагедия, и он не хотел нести «кладбищенскую тую» на могилу умирающей организации. Это была уже не его партия. Он ушел из жизни в 1983 году после долгой, тяжелейшей болезни и перед своей совестью коммуниста остался чист.

Мы же, современники падения империи, носившие в то время партийные билеты, слушающие всяких лжепророков, — просто сдали и страну, и партию. История таких как мы не прощает. Она их втаптывает в грязь, погружая в болото забвения.

Много лет я задаю себе вопрос, почему история так сурово поступила с моей страной. Однозначного ответа я не нахожу. Но одна их главных причин, на мой взгляд заключается в том, что партийное руководство говорило одно, думало другое, а делало третье. Партия стала костной, из года в год повторяющей одни и те же догмы не пытаясь трансформироваться, развиваться и идти в ногу со временем. Доверие к ней падало год от года.

Была и еще одна проблема. Историческая преемственность поколений. А вернее ее полное отсутствие. Даже за короткий исторический срок существования советского государства, мы несколько раз пытались перечеркнуть заслуги предыдущего руководства, в угоду новому. Так было, к примеру: с Троцким, Сталиным, Берией, Хрущевым и многими другими. Единственного кого не трогали — это Ленина. Портреты ушедших или низвергнутых убирались, книги, написанные ими, изымались из продажи, заслуги преуменьшались, ошибки превращали в предательство, а всех последователей преследовали, а иногда и просто убивали. Но все вышеизложенное к сожалению, касалось не только высшего руководства, но и руководителей среднего звена. Чего стоят партийные чистки и сталинские репрессии.

Казалось можно было чему-то научиться на трагических примерах нашей советской истории. Да куда там. События бурных 90-х — лишнее тому подтверждение.

В 1991 году, в результате революционного всплеска, к руководству страной пришел бывший член ЦК КПСС — Б. Н. Ельцин, который «переобулся на лету» и изменив принципам, которые он исповедовал всю предыдущую жизнь, распустил КПСС. Следующим шагом, с целью устранения с политической сцены своего главного оппонента, первого и последнего Президента СССР М. Горбачева, в декабре 1991 года он добивается подписания Беловежского соглашения о создании Содружества Независимых Государств. В нем фиксируется, что «Союз ССР, как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает свое существование». Соглашение это было подписано вопреки результатам референдума о сохранении СССР. И все это только для того, чтобы убрать политического оппонента.

И здесь невольно вспоминается эпизод из драмы А. С. Пушкина «Борис Годунов», когда царь Борис обращается к юродивому с просьбой молиться за него. На что юродивый отвечает: «Нельзя Борис, нельзя молиться за царя ирода». Намекая на убийство сына Ивана Грозного, которое приписывалось Годунову. И сегодня, выступая в роли этого юродивого, я говорю в адрес г. Ельцина, что нельзя Борис молиться за правителя ирода, погубившего страну своих предков в угоду своим политическим амбициям.

И тут, казалось бы, ну предал ты свою «религию», которую ты исповедовал, будучи отнюдь не рядовым членом КПСС, сравнявшим кстати с землей в 1977 году последнее прибежище, последнего российского царя, дом Ипатьева в Свердловске. Ну разбазарил ты земли, которые веками собирали твои предки. И ладно бы народы СССР этого хотели. Так остановись, сохрани хотя бы экономический потенциал оставшейся части страны. Не разрушай промышленность, не уничтожай сельское хозяйство, не разбазаривай кадры. Ну делай, черт возьми, что-нибудь позитивное. И он сделал. Он развязал Чеченскую войну.

Ну, а что же с экономикой? Приведу сухие цифры статистики по изменению ВВП страны за время правления г. Ельцина:
1991 г. —  - 5%
1992 г. —  - 14,5%
1993 г. —  - 8,7%
1994 г. —  - 12,7%
1995 г. —  - 4,1%
1996 г. —  - 3,6%
1998 г. —  - 5,3%

Размер сокращения ВВП в этот период является одним из самых больших в мирровой экономической истории в мирное время.

Я полагаю, что была выбрана ошибочная, а вернее сказать бездарная стратегия и тактика проведения экономических реформ, произошла огромная утечка капитала за границу. Была допущена утеря значительной части человеческого капитала. Шло планомерное уничтожение промышленности. И многое из этого страшного процесса мне, к сожалению, пришлось увидеть и пережить самому.

В 1975 году после окончания института я устраиваюсь на работу в НИИТМ (об этом периоде я расскажу позднее), где я проработал в общей сложности пять лет, три из которых инженером-разработчиком. Достаточно времени, чтобы познакомиться с проблемами, с которыми сталкивалась микроэлектроника в конце 70-х. А принимая во внимание, что мой папа всю свою сознательную жизнь также проработал в Министерстве электронной промышленности разработчиком, знал все проблемы отрасли и делился ими со мной, то высказать свое мнение по поводу, мягко скажем, сложностей, которые все острее стали проявляться в нашей отрасли, да и во всех высокотехнологичных отраслях промышленности СССР в то время, мне кажется, я имею все основания.

И здесь не обойтись без исторического экскурса.


Эра созидателей.

В самом начале 30-х годов в СССР возникли НИИ и КБ тюремного типа, в народе именуемые «шарашками». В этих организациях работали осужденные ученые, инженеры и техники, многие из которых вошли в историю мировой науки. Почему же возникли эти «шарашки» и какова их роль в становлении промышленности страны? Интересно мнение по этому поводу известного сидельца А. И. Солженицына: «На воле невозможно собрать в одной конструкторской группе двух больших инженеров или двух больших ученых, начинают бороться за имя, за славу, за Сталинскую премию, обязательно один другого выживет. Поэтому все конструкторские бюро на воле — это бледный кружок вокруг одной яркой головы. А на шарашке? Ни слава, ни деньги никому не грозят… Так создано многое в нашей науке!» Не добавить, не убавить. К «шарашкам» я вернусь немного позднее.

В своей речи на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года И. В. Сталин скажет: «Мы отстали от передовых стран на 50−100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». И догнали ведь.
Попытаюсь проиллюстрировать этот тезис на примере той же микроэлектроники.

Так серийное производство транзисторов Советский Союз и США начали практически одновременно в 1949 году.

В 1959 году в США была разработана первая в мире микросхема, а в 1962 году начат серийный выпуск. С разработкой микросхемы мы задержались, но уже осенью 1962 года на Рижском заводе полупроводниковых приборов были получены первые опытные образцы германиевой твердой схемы (позднее интегральная схема ИС) Р12−2. А к концу года завод выпустил первые пять тысяч микросхем. То есть начало серийного производства микросхем разделяло нас и американцев не больше, чем на полгода. Советские микросхемы тут же нашли практическое применение. НПО «Ленинец» сделало на их основе первый в мире авиационный бортовой компьютер «Гном», которым до последнего времени были оборудованы штурманские кабины самолета ИЛ-76. Таким образом, 1962 год стал годом рождения микроэлектронной промышленности одновременно и в США, и в СССР.

В том же 1962 году было принято решение ЦК КПСС об организации в Зеленограде под Москвой Научного центра микроэлектроники. В решении было предусмотрено, во-первых, создание в одном месте ряда НИИ с опытными производствами, работающими один на другого и создающими последовательную цепочку для получения интегральных микросхем, а также аппаратуры и оборудования на их основе, во-вторых, создание инфраструктуры необходимой для жизни сотрудников всех этих предприятий и в-третьих, создание инфраструктуры, необходимой для подготовки кадров. Идея комплексного решения научно-технических задач большого государственного значения была не нова. Так решались вопросы при разработке атомного оружия и ракетных систем. Но в данном случае эта идея реализовывалась на одной территории — моем родном Зеленограде.

Вообще-то Зеленоград начали строить в 1958 году. В это время было решено создать десять городов-спутников Москвы, чтобы разгрузить ее. Первый спутник и, как оказалось, последний заложен был рядом с моей дачей. Он так и назывался в начале — Спутник. Но изначально этот город был ориентирован, как тогда говорили, на «тряпки Косыгина». В основном здесь предполагалось создать легкую промышленность. Однако промышленные предприятия не строили, в то время как жилищное строительство шло полным ходом. С 1962 года стремительно начало развиваться и промышленное строительство и к 1965 году были созданы НИИ и заводы, ставшие основой Зеленограда. Также стремительно развивалась и сама микроэлектроника.

Список отечественных изделий микроэлектроники первых лет весьма внушителен и характерен тем, что все это, как правило, оригинальные разработки, не имеющие прямых зарубежных аналогов. По техническому уровню они в основном не уступали зарубежным разработкам. Можно сказать, что в первые годы своего существования зеленоградская микроэлектроника в целом соответствовала мировому уровню.

Однако ее золотой век продолжался недолго и закончился к середине 70-х. Почему так произошло? Причин, на мой взгляд, немало. Но как гласит китайская пословица: «Если Вы не понимаете, о чем идет речь, значит речь идет о деньгах».

Дело в том, что при переходе на следующие поколения микросхем (и не только) требуется замена практически всего оборудования на новое каждые 3−5 лет. Переоснащение же всей отрасли должно производиться не реже чем раз в десять лет. Руководство Зеленоградского научного центра это хорошо понимало и поэтому в 1978 году подготовило программу перевооружения и дальнейшего развития микроэлектроники и проект соответствующего постановления ЦК КПСС. Но приближалась Олимпиада 80, на все средств не хватало. Постановление было принято только спустя несколько лет в существенно урезанном и выхолощенном виде. С этого момента началось уже прогрессирующее отставание микроэлектроники, усугубленное последующими реформами в стране до катастрофического. И продолжается до сих пор.

Что же касается других причин, то следует выделить следующие.
1. Ведомственная разобщенность, которая приводила к тому, что другие отрасли народного хозяйства отказывались производить материалы и спецоборудование для микроэлектроники с соответствующими характеристиками по чистоте и точности.
2. Сложившаяся к тому времени практика воспроизводства зарубежных образцов, заведомо программирующая отставание.
3. Серьезные просчеты недоработки в подборе, подготовке и расстановке кадров для микроэлектроники. А как сказал И. В. Сталин на одном из своих выступлений в 1935 году: «Кадры решают все».

В 1981 году журнал Defense Electronics в своем очередном выпуске писал: «Зеленоград похож на американскую Кремниевую долину. Он является сердцем советской электронной промышленности и центром научно-исследовательских работ в этой области».

Да, несомненно, Зеленоград чем-то напоминает, а вернее напоминал, Силиконовую долину, но есть между ними и очень важное различие. Если в становлении и особенно в развитии Силиконовой долины большую роль играли и продолжают играть эмигранты, высококвалифицированные специалисты из разных стран мира, в том числе и нашей, то Зеленоград создавался в основном советскими молодыми специалистами. Зеленый город практически создавался комсомольцами и молодежью. В середине 60-х город считался самым молодым в СССР. Молодежи было много, но высококвалифицированных кадров катастрофически на хватало. Первый выпуск, организованного в 1965 году и расположенного в Зеленограде Московского института электронной техники, состоялся только в 1971 году. Выпускников было 27. Только 27. Поэтому достижения нашей зеленоградской микроэлектроники были, во многом, не благодаря, а вопреки. И в том числе, благодаря энтузиазму молодёжи.

Я пришел на работу в Зеленоград в НИИ Точного машиностроения в 1975 году. При этом три месяца ушло у компетентных органов на проверку моей благонадежности. Я оказался благонадежным. А сколько одаренных, неблагонадежных априори не могли попасть в наши закрытые НИИ. Позже большинство из них покинули страну и содействовали развитию и расцвету микроэлектроники в Силиконовой долине.

Но вернёмся, как я и обещал, к «шарашкам». Даже в суровые 30 — 40 е партия умела привлечь «врагов народа» к участию в решении важнейших для страны технических задач, объединив их в «шарашках». Да к 60-ым время «шарашек» к счастью прошло. Но пришло время работать «не за страх, а за совесть». И прежде всего за деньги, за большие деньги. Надо было искать и объединять одаренных специалистов независимо от их политических взглядов и вероисповедания и платить им эти большие деньги. Надо было пестовать и объединять Разработчиков. Я не зря написал слово «Разработчик» с большой буквы. Разработчик — это не просто профессия, — это призвание. Есть поэты, писатели, художники и каждого из них мы можем измерить одной мерой — талантом. К примеру. Есть талантливые вокалисты. Но «звездами» становятся только те из них, которые сами для себя пишут композиции. Так и в технике. Есть инженеры — исполнители, а есть инженеры — созидатели, — это Разработчики. Разработчики сродни деятелям искусства. И от его таланта зависит как успешно будет развиваться область, в которой он работает. Разработчик — товар штучный, а талантливый разработчик — огромная редкость. К сожалению задача поиска, стимулирования и создания условий для успешной работы Разработчиков в нашей стране решена не была. Партия начала назначать на должности начальников научно-исследовательских подразделений партийных работников и администраторов, не знающих предмета. Это было непростительной ошибкой. Хотя было одно исключение из правил, которое, впрочем, только подтверждает правило. А именно…

Советская электронная промышленность в 70-х годах прошлого столетия несколько раз достигала вершин мирового уровня в области микроэлектроники. К ним относятся:
— первые советские оригинальные БИС (большие интегральные схемы), положенные в основу микрокалькулятора Электроника-2471 (первого в СССР) — декабрь 1970 года;
— первая советская 16-разрядная однокристальная микроЭВМ — Электроника С5−01 на оригинальном комплекте БИС — декабрь 1975 года.

Эти вершины были покорены легендарным в шестидесятых-семидесятых годах КБ, руководимым Филипом Георгиевичем Старосом (Альфред Сарант) и главным инженером Иосифом Вениаминовичем Бергом (Джоэл Барр). Эти талантливые инженеры входили в разведывательную группу Юлиуса Розенберга и через нашего резидента в Нью-Йорке А. С. Феклисова передали во время войны большой объем ценных технических данных военного назначения. В конце 40-х они разными путями покинули США.

В 1966 году Ф. Старос и И. Берг возглавили легендарное Ленинградское конструкторское бюро Министерства электронной промышленности, которое и осуществило указанные выше прорывы в микроэлектронике. Что же позволило им, помимо прочего, достичь таких результатов? У руководителей КБ было замечательное преимущество перед другими руководителями предприятий МЭП, которое они в полной мере использовали. Они не были скованны догмами (скорее предрассудками) в части подбора и расстановки кадров, что позволяло им отбирать и продвигать по службе специалистов, опираясь только на их личные качества, невзирая на их партийность и (или) национальность. Тебе, мой читатель, стоит объяснить, почему в КБ Староса оказалось много евреев. Это отнюдь не связано с любовью начальника КБ, который был греком, к этой национальности. Он был реальным интернационалистом.

Дело в том, что в то время в стране существовал негласный порядок распределения студентов-выпускников на «закрытые» предприятия. А именно. Далеко не все студенты, имеющие средний бал даже значительно выше среднего, отбирались кадровыми службами на предприятия атомной, ракетной, электронной и т. п. промышленности, из-за «шероховатостей» в биографии. Пресловутый «пятый пункт» — национальность в паспорте самого студента или хотя бы одного родителя, был, в числе еще некоторых аспектов биографии, очень сильной «шероховатостью». А в КБ Староса такое ограничение не поощрялось и отбор шел уже в группе студентов, отфильтрованных по указанному выше принципу. Кроме того, в отличии от устоявшейся системы возрастных приоритетов, Берг и Старос быстро продвигали молодых, талантливых людей на ответственные должности. И, конечно, очень эффективно функционировала система материального поощрения. Но главное, на мой взгляд, в том, что руководители ЛКБ были не только администраторами, сколько учеными и конструкторами, изобретателями и идейными лидерами. Одним словом — Разработчиками. Такими инженерами они окружали себя, поэтому и получали результат. Ну, а как вела себя родная партия по отношению к этой небольшой организации показывающей большие результаты? Об этом написано много монографий. Если резюмировать то, что там было написано, то выйдет примерно следующее.

Старос уже в 1964 году попал в партийную мясорубку, вызванную переходом власти от Хрущева к Брежневу. Не обладая опытом аппаратных игр, он подставился и его чуть не исключили из рядов КПСС. Да, да из рядов партии, в которую он вступил в СССР, будучи еще и членом компартии США. Спас его министр МЭПа Шокин. И это несмотря на недопонимание и конфликты между ним и Старосом. Но они оба были выше этого, их объединяло то огромное дело, которое они начали в нашей стране — создание современной микроэлектроники. Этой идее они посвятили всю свою жизнь. Они были бойцами. Но боролись они не с внешними врагами, а со своей родной партией, которая своей мелочной опекой и бесконечным контролем, не давала спокойно работать, готовой в любой момент обвинить их во всех тяжких, партией, которая в середине 60-х начала терять свой авторитет и не нашла в себе силы его восстановить. Вместо того, чтобы помогать решать сложнейшие задачи, стоящие перед нашей экономикой, партия постепенно превращалась в стороннего наблюдателя, перестала поощрять индивидуальность, а стала плодить посредственность. Руководству научных лабораторий просто не давали выделять и поощрять одаренных ребят. Уравниловка убивала энтузиазм и конкуренцию. Образовался застой. Падала привлекательность крайне важных для микроэлектроники профессий, да и самой отрасли в целом.

Но вернёмся в Зеленоград. И так, в 1975 году я был принят на работу в научно-исследовательскую лабораторию НИИТМ, занимающуюся в основном разработками магнетронных, дуговых, электронно-лучевых и других источников нанесения тонких пленок в вакууме. Обстановка в лаборатории была достаточно демократичной и уже спустя три месяца мне позволили выбрать собственную тему научно-исследовательской работы. Разработка установки ионно-лучевого нанесения тонких пленок с использованием источника с полым катодом. Тема конечно была взята не из головы, а из японского научно-технического журнала, где было описано подобное оборудование. Статья была датирована серединой 1975 года.

Составив техническое задание (ТЗ) на разработку блока питания, я занялся конструкторской работой и начертил чертежи самого источника. Источник в металле скоро был изготовлен. Однако не хватало крайне важных деталей: керамической вставки и непосредственно полого катода, которым должна была быть тонкостенная танталовая трубка. Для меня явилось неприятным откровением, что требуемой мне трубки в СССР не существует вообще. Может быть в недрах Военпрома или Средмаша она и имела место быть, но доступа туда у меня не было. Пришлось довольствоваться танталовой фольгой, которую достал мне Папа. Я решил свернуть ее в трубку. Но тут возникла другая проблема. Нужно было сварить шов. Это тоже оказалось практически неисполнимым. В одном из сборочных цехов я, правда, нашел контактный сварочный аппарат для небольших деталей, с помощью которого заварил два конца трубки. Но проварить ее по всей длине на этом аппарате возможности не представлялось. Короче говоря, нормальной трубки у меня так и не получилось. Дальше больше.

Одним из основных элементов моего источника должна была явиться керамическая вставка-изолятор, определенной конфигурации, из алюмонитридной керамики. Под моё устройство ее надо было специально изготавливать в единичном экземпляре. После долгих поисков я выяснил, что помочь мне могут только в калужском НИИ специальной керамики «Азурит». Туда я и направил свои стопы.

Это было мое первое посещение Калуги. Командировка у меня была на два дня. Приехав вечером, я переночевал в гостинице и рано утром был уже в НИИ. Встретили меня радушно, выслушали внимательно и… радостно заулыбались. Причину этой улыбчивости мне объяснили коротко. Изготовление моей керамической вставки процесс трудоемкий и в одном экземпляре никто этого делать не будет.

Тогда же я пришёл к неутешительному выводу, что для того, чтобы смежное предприятие, даже относящееся к тому же ведомству (в данном случае Министерству электронной промышленности), взялось по договору изготавливать какую-либо деталь в единичном экземпляре, надо было обладать исключительными возможностями (даже трудно представить какими). И тут имеет смысл вспомнить КБ Староса, которое видимо имело возможность решать необходимые производственные вопросы обращаясь непосредственно к руководству предприятий смежников. И эти вопросы решались.

Несомненно, такого типа задачи по преодолению межведомственных барьеров решал и Л. П. Берия, руководя Советским атомным проектом. Он понимал, что Разработчик должен иметь возможность воплотить в жизнь свой проект независимо от межведомственных препонов. Это называлось, наработкой на результат. И именно из таких локальных результатов складывалась реализация такого важного для страны атомного проекта. И, видимо, в 40-х годах родная партия это понимала и направила на решение этой задачи Л. П. Берию, а в 60-х она попросту самоустранилась. Такие ошибки не проходят бесследно.

Итак, получив отказ, я был в отчаянии. Видя мое разочарование мне предложили порыться в развале отбракованных образцов. Там я и наткнулся на деталь, которая отдаленно напоминала то, что мне было нужно. Здесь ключевое слово «отдаленно».

С Калугой же судьба сводила меня еще дважды: в середине 90-х и в 2010 году. Но на этом подробнее я остановлюсь чуть позже.

Вернувшись, я вынужден был переделать конструкцию источника, подработав ее под привезенную из Калуги деталь. Начертив новые чертежи и оформив заказ-наряд на выполнение работ отправился за подписью к начальнику лаборатории. Тот подписал, потом с пониманием посмотрел на меня, достал из сейфа бутыль со спиртом, налил мне грамм 150 и пожелал успехов. Намёк я понял. Получив еще несколько подписей, я пошел в цех.

В цеху мастер, посмотрев на заказ-наряд, потом на меня и напомнив, что я прихожу к нему уже во второй раз изрек: «Какого …». Привести здесь полный текст фразы им изреченной не представляется возможным из этических соображений. Однако вдруг он замолчал и, переведя взгляд на пузырек с прозрачной жидкостью в моих руках, спросил: «А это что?». «Спирт» — стыдливо сказал я и поставил пузырек на стол. «С этого надо было начинать», — резанул он.

Да, в те времена спирт, который выдавали в НИИ для использования в разных технологических процессах (где он, впрочем, практически никогда не использовался) являлся основной валютой для решения различных производственных задач.

Наверное, нет смысла говорить о том, что разработанный (а вернее заимствованный) мной источник не заработал. Танталовая трубка, сделанная из фольги, при пропуске через нее газа аргона, протекала во все стороны. Калужский изолятор заставил поменять конструкцию источника. Новая конструкция, в свою очередь, привела к снижению его технических параметров, необходимых для успешной работы. Кроме того, отказывался нормально работать блок питания. Проблемы которого были связаны также с отсутствием необходимых комплектующих и вынужденной заменой их на аналоги, не в полной мере подходящие для достижения блоком требуемых технических характеристик.

Я достаточно подробно описываю свой первый опыт проведения простой разработки, потому что на ее примере отчетливо видны те проблемы, с которыми в середине 70-х сталкивались разработчики нашего института, да и вся микроэлектроника в целом.
Время требовало проведения масштабного перевооружения не только самой электронной промышленности, но и большинства смежных министерств и ведомств. Нужно было подтягивать эти министерства и ведомства до уровня требований, предъявляемых микроэлектроникой.

Как я писал ранее, руководство МЭП, прекрасно понимая это, в 1978 году подготовило проект постановления ЦК по этому вопросу. Но принято это постановление не было. В стране не хватало средств. С этого момента и началось наше критичное отставание от американцев. Сначала оно было еле заметно. Ещё в начале 90-х, СССР занимал второе место в мире по производству изделий микроэлектроники.

Я привел в этом разделе свой взгляд на историю зарождения и становления советской электронной промышленности. Высказался о том, что на мой взгляд, было успешно реализовано, а что нет, об упущенных возможностях, ошибках и просчетах, которые допускала родная партия в эти периоды. Остановился на том, что можно было сделать для преодоления возникающих организационных просчетов. В конце концов, я написал этот раздел для того, чтобы, как свидетель того времени, на примере микроэлектроники, дать отпор высказываниям определенной группы «специалистов», утверждающих, что СССР был страной с отсталыми высокотехнологическими отраслями.

Особой причиной для написания этого раздела явилось желание выразить свое восхищение и благодарность всем тем людям, которые ковали ядерный щит страны и тем, кто создавал нашу электронную промышленность. Со многими из них я встречался. Это были преданные своему делу сподвижники, которых можно назвать одним словом — Созидатели. Я горжусь тем, что мне посчастливилось пройти определенный (хоть и небольшой) путь своей жизни рядом с ними. Низкий им всем поклон.

И вот грянул 1991-ый год.


Эра разрушителей.

Да, вне всякого сомнения, родная партия бесспорно виновата в том, что довела положение дел в стране до ситуации тотального дефицита и, в основном, потеряла поддержку населения, а вместе с ней потеряла и власть.

Власть при этом была отдана практически бескровно и без каких-либо разрушений. И я считаю это огромным достижением. Другой вопрос, и он выходит на первый план нашего внимания, — вопрос — кому мы передали эту власть.

Все прекрасно знают, что, когда мы хотим или вынуждены расстаться с домашним животным, мы даем объявление, в котором указываем, что готовы отдать, например, кота в хорошие, надежные руки. И это, при всём уважении к нему, всего лишь кот. А в какие же руки мы передали власть в Стране?

Для того, чтобы ответить на этот вопрос я встаю на позицию критиков родной партии, требовавших и добившихся отстранения ее от власти. Встав на эту позицию, я задаю вопрос: «Чего Вы — Господа, обвинявшие нас в неспособности управлять страной и неспособности обеспечить ее поступательное развитие, чего Вы достигли, ну к примеру, за 10 лет правления г. Ельцина и его команды?».

На самом деле на эту тему написано огромное количество монографий. И мне не хотелось бы здесь повторяться, описывая деградацию российской экономики в целом, падение уровня жизни населения и т. д. Остановлюсь лишь на том, что мне ближе и понятнее, продолжая тему микроэлектроники. А здесь творилось нечто страшное.

Для начала исчезло само министерство электронной промышленности (МЭП). Как говориться «нет министерства, — нет проблем». Вместе с МЭП практически исчезло финансирование. Началась приватизация, которая по мнению ее устроителей, да и вообще в ключе новой философии государства, должна была решить стоявшие перед отраслью проблемы. Как это было на самом деле проиллюстрирую на примере приватизации моего родного завода «Элион», который обслуживал разработчиков НИИТМ.

Завод приватизировали в 1992 году. Я попал на завод в 1998 году. То, что я увидел, поразило меня до глубины души. На месте, где раньше располагалось высокотехнологическое станочное оборудование, зияла зловещая пустота. Только провода, торчащие из монолитного пола, напоминали о том, что оно там когда-то было. Станки как бы были вырваны с корнем и исчезли в неизвестном направлении. Другими словами, «нет завода — нет проблем».

К концу 1994 года были преднамеренно обанкрочены и закрыты большинство предприятий Зеленограда, уволены тысячи рабочих и инженеров. В результате мы потеряли высокотехнологическое производство и квалифицированный персонал. Это было начало конца.

Я не знаю, чем руководствовалась команда Гайдара-Чубайса безучастно наблюдая за «умиранием» российской микроэлектроники, отрасли, которая с такими неимоверными усилиями создавалась несколькими поколениями советских Разработчиков. Не хотелось бы здесь повторять жесткие высказывания в их адрес ветеранов этой отрасли. Но мне трудно поверить, что члены этой команды были настолько бездарны как экономисты, чтобы не понимать, что ни одна из корпораций работающих в области высоких технологий не сможет существовать, при практически полном отсутствии спроса у гражданских отраслей, без заказов военно-промышленного комплекса, ракетостроения и самолетостроения. Объявляя же приватизацию корпорации и одновременно лишая ее этих заказов, Вы однозначно обрекаете ее на медленную, но верную смерть. Сокращайте армию, разрезайте ракеты, утилизируйте танки и пушки, но поддерживайте и развивайте высокие технологии — это будущее страны. Как утверждают специалисты, в 80-е годы невозможно было себе представить, что в советском военном самолете можно будет обнаружить американскую или китайскую микросхему. В те годы сто процентов военной техники и вооружений производилось исключительно на электронных комплектующих отечественного производства. А сейчас?

В 2010 году волею судеб, работая в концерне РИО, я начал заниматься активным продвижением инновационных проектов с целью получения ими финансовой поддержки в различных московских фондах. Однажды к нам в офис пришел мужчина и предложил разработку. Каково же было мое удивление узнать в предлагаемом им проекте разработку, касающуюся алюмонитридной керамики. Да, да именно той керамики, которую, нужной мне конфигурации, я так и не смог найти в далеком 1976 году в г. Калуге. Разработчиком оказался Е. И. Челноков, последний директор и ликвидатор калужского НИИ «Азурит», занимающегося разработкой керамики для микросхем, откуда Е. Челноков и «позаимствовал» данную разработку. В качестве веского доказательства он положил передо мной на стол техническую документацию ОКР, проведенной его институтом еще в далеких 80-х. Эта разработка так и не была внедрена в нашей промышленности.

Я, откровенно говоря, не поверил его словам. Но может быть эта разработка просто была никому не нужна все эти годы и потеряла актуальность, подумалось мне. И тогда разработчик предложил мне поехать на, чудом сохранившийся в Калуге, завод по производству интегральных микросхем КРЛЗ «Восход» и на месте выяснить реальное положение дел. На встрече с директором завода Н. В. Яранцевым выяснилось, что предприятие остро нуждается в данной технологии и он готов начать внедрять её хоть завтра. Нужны только инвестиции. Посовещавшись, мы решили действовать. Дальше больше. Объединив усилия и заручившись поддержкой руководства КРЛЗ «Восход», мы начали стучаться во все фонды, занимающиеся поддержкой инновационных проектов. Стучались мы долго: делали презентации, писали обоснования, привлекали мнения специалистов. Все было тщетно. Апофеозом разочарования, постигшего нас явился результат моего выступления на совещании у Губернатора Калужской области по вопросам развития инновационных проектов в регионе. Я убеждал присутствующих в необходимости внедрения проекта Е. И. Челнокова на калужском заводе, которое позволит отказаться, в перспективе, от закупки простых микросхем производства (о ужас) Латвийского ПО «Альфа», необходимых для создания ракет «Булава». Выступал я очень эмоционально и надеялся на какой-то отклик руководства области. И он последовал незамедлительно. У меня отключили микрофон.

Потерпев фиаско на этом совещании, я пришел к заключению, что мы потеряли микроэлектронику окончательно и бесповоротно. Можно было конечно «плюнуть» на эту микроэлектронику. Но …

По оценкам специалистов, которым я склонен доверять, до 70% электронных компонентов, используемых при производстве российской военной техники, было произведено за рубежом. Поскольку США и их союзники ввели жесткий запрет на поставку некоторых электронных компонентов, особенно класса «space» и «military», то остаются только нелегальные поставки, которые с каждым годом становятся все проблематичнее. Следует также напомнить, что существует такое понятие как «аппаратные закладки». Иначе говоря, вполне возможно ввести в топологию электронного компонента изменения, позволяющие, например, дистанционно со спутника «включать и выключать» его. Другими словами, вместе с микроэлектроникой придется «плюнуть» на ВПК, ракето и самолетостроение, атомную энергетику и т. д.

Но мы продолжали «плевать и плевали» вплоть до 2022 года. И только сейчас, когда мы начали военные действия на Украине и, когда коллективный запад полностью перекрыл нам доступ не только к высоким технологиям, но и вообще к электронной компонентной базе, наш Президент, на совещании по развитию Оборонно-промышленного комплекса, поставил задачу по стопроцентному импортозамещению в сфере оборонной промышленности. Это как?

Может быть я, со своим консервативным мышлением, утрирую последствия сегодняшнего положения дел в стране, но полагаю, что мы в шаге от катастрофы.

Подробнее хотелось бы остановиться на атомной энергетике. Поскольку 15 лет своей жизни я был связан с этой отраслью. Над ней тоже производились жесткие эксперименты с попыткой ее ликвидации. И поэтому у меня огромное уважение к людям, которые, в отличии от нас микроэлектронщиков, сохранили атомную отрасль в непростые 90-е годы, не дав ее развалить, как это произошло со многими другими отраслями моей страны. И делали это не столько за зарплату, сколько за совесть, за профессиональный авторитет и уважение к атомной отрасли, которую они приняли из рук ветеранов, создавших ее.

Особую гордость я испытываю за то, что среди этих людей были два моих близких родственника: мой тесть — первый заместитель министра среднего машиностроения СССР (переименованного позже в Министерство РФ по атомной энергии) Мешков Александр Григорьевич и его сын, мой шурин, Мешков Владимир Александрович. Оба этих человека одними из первых прибыли на Чернобыльскую АЭС после произошедшей на ней катастрофы. Оба получили дозу облучения и немалую. Причем Владимир мог туда и не ездить. Но вызвался и поехал сам, невзирая на опасность и возможные последствия. Они были достойными сынами своего Отечества. Вечная им память. Я благодарен своей дочери в том, что она назвала сына в честь своего деда Александра, отдав дань памяти этому выдающемуся человеку.

Можно еще много говорить на тему потерь, которые понесла моя страна за время смутного времени 90-х. Я уверен, что эта тематика еще долгое время будет являться предметом всесторонних исследований и дискуссий, пока история не поставит окончательную точку в оценке происходившего в стране во время правления Б. Ельцина и его роли в произошедшей геополитической катастрофе.

Есть и еще одна причина, по которой я написал это послесловие. Это попытка достучаться до тех людей, которые голосовали когда-то за Б. Ельцина, считая его чуть ли не Мессией. Напомнить им, что «благими пожеланиями выстлана дорога в ад». Особенно это актуально сегодня, когда снова звучат призывы к свержению нынешних в угоду будущим. И я даже где-то понимаю «призывающих». Только уместно здесь привести любимую мной пословицу: «Если крокодил съел твоего врага, то это не значит, что он стал твоим другом». И еще одно: «Следующего переворота Россия, как единое государство, может уже не пережить».